Бей. Беги. Замри - Валери Тонг Куонг
Их занимают прямо противоположные вещи. Юго невыносимо представлять себе дрожащего сына. Ему необходимо верить в Лео, в его стойкость. Разве это значит, что он меньше любит его? Неужели жена думает, что чувства есть только у нее? Он научил сына тому, чему учили его, а до него – его отца, а еще раньше – деда. Она тогда, кажется, не возражала против этого принципа: не ныть по пустякам, ведь рано или поздно мальчикам приходится отправляться на войну или на охоту.
Анна горько усмехается. Война и охота – это ей хорошо знакомо.
* * *
Они ждут больше часа, он – облокотившись на руль, она – снаружи, прислонившись к капоту. Проходит полицейский, смотрит на них: фармацевт и заместитель мэра, ну и ну!
Проходит час с четвертью, и наконец из-за главного здания слышится шум двигателя. Юго подскакивает, Анна вздрагивает, ее сердце сжимается. Фургон приближается, сбрасывает скорость – водителю нужно убедиться, что он сможет проехать. Крик Анны пробивает металлические стенки. Лео! Неясный силуэт приближается к зарешеченному окошку, Анна ловит взгляд сына, пытается передать ему всю любовь, что у нее есть, это длится секунду, вспышка ядерного взрыва, и все кончено, фургон уехал. Все, что им остается, – тоже поехать в суд.
* * *
Мэтр Хамади предупреждает: Лео вызовут, но когда – неизвестно. В суде свой распорядок, и от нее тут ничего не зависит.
Сложив на груди руки, сжав колени, Анна разглядывает сидящих рядом людей, у всех них есть что-то общее – измученные, усталые лица. Ей здесь не по себе. Юго то и дело бросает взгляд на свои часы с позолоченным циферблатом, иногда встает, разминает ноги, открывает игру на телефоне. В его ушах со вчерашнего дня звучат упреки матери. Она сказала, что он пустил воспитание Лео на самотек. «Ошибки сыновей – это ошибки отцов». Он постоянно возвращается к этой фразе, которую Анне передавать не стал.
Время тянется, каждый думает о своем.
Начались ли слушания? Будет ли суд расположен к Лео?
* * *
Их сын уже стоит перед судьей. Стоит прямо, хотя спину у него сводит, ноги затекли, сознание путается. Он борется с желанием зевнуть, пытается сосредоточиться на том, что его окружает. Как ни странно, но время, предшествовавшее этому моменту, подействовало на него как анестезия. Он больше не чувствует ни тоски, ни боли, лишь неизвестность давит на него. Обстановка здесь спокойная, ничем не примечательный кабинет с полузасохшими растениями, начатая пачка печенья, холодный кофе. И потом, судья молод. Лео дал бы ему лет тридцать. Это хороший знак, убеждает он себя. Ему кажется, что испытания подходят к концу. Этот допрос – облегчение. Он готов рассказать все, раскрыть каждую деталь – хотя адвокат советовала не вдаваться в подробности. Ему нечего скрывать! Лео говорит то же, что и в полиции: он оказался там случайно. Да, он ударил, он этого не отрицает, но сделал это инстинктивно, он защищал свою девушку, не хотел никому навредить и не осознавал последствий своего поступка. Тяжелая цепь с замком, которая лежала между двумя книгами в рюкзаке, – от его велосипеда, который он хотел отдать Ноэми. Он сожалеет, что так увлекся. Он хотел бы загладить свою вину и вернуться к обычной жизни, к своему будущему. Вновь и вновь он повторяет, что сожалеет, сожалеет, очень сожалеет.
Судья задумчиво кивает.
Потом усталым голосом сообщает, что Лео предъявлено обвинение и дело будет передано судье по вопросам свобод и содержания под стражей[8].
* * *
Юго и Анна ждали больше трех часов. Они изнемогают от бездействия, одурели от окружающего их плотного, непрекращающегося гула разговоров, от внезапно доносящихся откуда-то громких голосов, от скрипа дверей, от неожиданных звонков, но наконец мэтр Хамади возвращается. По ее походке, по решительному стуку каблуков Анна понимает, что дело сдвинулось с мертвой точки. В обманчивом солнечном свете, проникающем в огромные окна, кружится пыль, поднятая сквозняками, в горле першит. Анна слушает адвоката, та смущенно и монотонно говорит о необходимости готовиться к худшему.
«Так что, поймите правильно…»
«Серьезность произошедшего…»
«Риски освобождения из-под стражи, о которых упомянул судья…»
«Ходатайство об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, предстоящее судебное заседание, на котором будет принято решение…»
Анна, оглушенная, прислоняется к стене. Перед глазами у нее мелькают белые пятна.
– Но вы сможете его увидеть, – добавляет мэтр Хамади, словно в утешение. – Слушание будет публичным. Вы сможете присутствовать, если обещаете хранить молчание и ни под каким предлогом не попытаетесь заговорить с сыном.
* * *
В 13:30 Анна и Юго входят в крошечное помещение, в котором пахнет чем-то затхлым. Судья по вопросам свобод и содержания под стражей, лет пятидесяти, уже заняла свое место, рядом с ней – секретарь и прокурор. Юго накрывает руку жены своей рукой. Открывается боковая дверь, двое полицейских вводят Лео. Он снова в наручниках. Лео смотрит на родителей, ему стыдно, что он заставляет их терпеть такое унижение. Сможет ли он после такого сохранить их доверие? Видеть их совсем рядом, напряженных и несчастных, мучительно. Но судья уже проверяет его личность, напоминает о порядке заседания и о том, в чем Лео обвиняют. Термин «умышленное нанесение вреда» вонзается в сердце Анны, словно нож. Затем прокурор произносит пламенную речь, возмущенно обвиняет Лео во лжи, в преднамеренности совершенного им поступка, в притворном раскаянии, пытается представить его как «одного из тех не контролирующих себя молодых людей», которые злоупотребляют алкоголем и наркотиками и сеют хаос ради своих амбиций. В заключение он громко требует продлить содержание Лео под стражей, так как, оказавшись на свободе, тот может не только вновь нарушить общественный порядок, но и оказать давление на свидетелей или вступить с ними в сговор.
– Ваша честь, отправить этого юношу под домашний арест, – горячо говорит он, – все равно что бросить динамитную шашку в пороховой склад! Уверен, вы не станете так рисковать!
Анна и Юго ошеломлены. У гротескного портрета, который так небрежно набросал прокурор, нет ни малейшего сходства с их сыном. Они смотрят на мэтра Хамади, надеясь на чудо, на неожиданный поворот, надеясь услышать блестящую и смелую речь вроде тех, что звучат на крупных судебных процессах, но адвокат выдает лишь предсказуемый набор аргументов: она описывает Лео как обычного старшеклассника, жертву неудачного стечения обстоятельств, она даже допускает, что он мог «позволить себе выйти за рамки, но какой подросток не совершает подобного в этом возрасте?».
* * *
– Прошу всех выйти, я должна обдумать решение, – откровенно скучая, говорит судья.
Анну уносит поток мыслей, поглотивший ее, поглотивший настоящее. Она думает о прокуроре и адвокате, которые еще два дня назад даже не подозревали о существовании Лео, а теперь подвергают его жизнь какому-то там анализу и делают вид, что понимают его поступки, намерения, скрытые желания лучше, чем его родители. О каком хаосе они говорят? О каком выходе за рамки? Они что, все спятили? Забыли, что у него вот-вот экзамены? Забыли о том, что это спортивный и вежливый мальчик, внимательный и великодушный друг, ученик, которого все любят и ценят? Разве они не видят, что он совершенно раздавлен последствиями своего поступка?
Она смотрит на женщину, которая должна составить мнение о Лео и его деле меньше чем за час. Судья еще не вынесла вердикт, но Анна догадывается, каким он будет. Она видела, как дернулся ее подбородок, когда прокурор упомянул наркотики; заметила, как ее рука рассерженно сломала кончик карандаша, когда Лео, которому в конце дали слово, подтвердил, что действовал непредумышленно, и вновь повторил свои извинения.
* * *
– Они готовы выдумать что угодно, лишь бы выставить его виноватым, – шепчет она Юго, пока
