Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Хорошо подготовленный физически, – оценил Феликс.
– И хорошо работающий ножом, – уточнил Никита.
– А потом случился большой скандал. – На замечания подчинённых Васильев не среагировал. – Слышали такое имя: Баходурхон Хаёев?
– Нет.
– Нет.
– Таджикский писатель. Сначала активно выступал на митингах националистов, но после начала гражданской войны перебрался в Москву, стал общественным деятелем в сфере правозащиты и специально приехал в город, посмотреть, как полиция борется с фашизмом. Пробыл у нас три дня, везде появлялся в сопровождении журналистов и под усиленной, разумеется, охраной. Потом соблаговолил сообщить, что «полиция делает всё возможное, но могла бы стараться лучше», и вернулся в Москву. Но до дома не доехал – ему в подъезде горло перерезали. И после этого убийства прекратились.
– Просто прекратились? – Феликс понял, что ожидал именно такого ответа.
– Просто прекратились, – подтвердил полковник. – Как в случае Подлого Охотника. Убийства прекратились, словно убийце…
– Стало скучно, – неожиданно закончил за Васильева Вербин. И прищурился: – Словно он потерял к происходящему всякий интерес.
шестнадцать лет назад
– Это…
– Да, – вздохнул он, отводя взгляд. – Это именно то, что тебе кажется.
Юлить не имело смысла. Никакого смысла, настолько всё было очевидным.
– О господи.
Она не прошептала, не выдохнула, не вскрикнула. Показалось, что она подумала, а он услышал. Они знали, что он слышит всё, о чём она думает. Чувствует всё, что чувствует она. Понимает каждый жест. А она всей собой ощущала его. И странно, что ему удавалось так долго скрывать от неё… себя. Себя настоящего. Себя, которого она, возможно, чувствовала, но увидела только сейчас.
Случайно.
Судьбе почему-то нравится играть в случайности. Нравится представлять предопределённое оказией.
Она проснулась среди ночи, потому что его не было рядом. Подумала, что пошёл попить, или в туалет, или ему позвонили, и решила подождать. А потом услышала, как открылась и закрылась входная дверь, очень тихо, не различила, если бы задремала, и поняла, что он выходил из квартиры. Выбежала встречать… Романтично, в одной футболке… В его футболке, которая была ей чересчур велика, которую она обожала надевать, когда ночевала у него…
Выбежала. Увидела его на кухне.
И сразу всё поняла.
Ведь о том, что кто-то убивает гастарбайтеров, говорил весь город. А на его брюках была кровь, потому что сегодня он не сумел сделать всё чисто. Случайность… А на рабочем столе лежал нож. Не кухонный. Чёрный боевой нож, предназначенный для человека. Но главное – взгляд. Взгляд всё сказал. Успел сказать до того, как он его спрятал. Взгляд спрятал. Нож остался на столе.
– Не думаю, что Господь когда-нибудь меня простит, – тихо сказал он. – Но у тебя есть шанс не касаться всего этого.
– О каком шансе ты говоришь? – Она действительно не понимала. Потому что в голове звенело, внутри было очень-очень холодно, а губы и руки дрожали. Дрожали так, словно нож предназначался ей.
– Твой шанс – ни о чём меня не спрашивать. А ещё лучше… – Он помолчал, потому что никак не мог, а точнее, очень боялся произнести следующую фразу. – Будет лучше нам с тобой…
И почувствовал, что она сжала его руку. Почувствовал, потому что до сих пор не поднимал голову, прятал глаза, даже когда услышал, что она сделала шаг. Не смотрел на неё.
Он тоже дрожал, но её прикосновением понял, что она – перестала.
– Не надейся ни на первое, ни на второе. – Она сказала твёрдо.
Он вздрогнул.
Она повторила:
– Не надейся.
И тогда он понял, что она будет рядом навсегда. И перестал дрожать. Прижал к себе крепко, не позволяя ей посмотреть в его глаза. В которых стояли слёзы. Он очень хотел, чтобы она воспользовалась шансом. Он был уверен, что умрёт, если она воспользуется шансом.
А когда слёзы высохли, и он почувствовал, что голос не будет дрожать, он рассказал то, что не рассказывал никому, и думал, что никогда не расскажет. Что умрёт с этой болью.
– Бывают ночи, когда мне начинает сниться сон. Только это не сон. Мне начинает сниться то, что было. Было так давно, что прошла целая жизнь, но было на самом деле. И осталось со мной навсегда. Я стараюсь не вспоминать о том, что было, и у меня получается, но я не могу контролировать сны, и оно – то, что было – приходит в них. Когда я начинаю видеть сон, который не сон, у меня появляется непреодолимое желание, которому совершенно невозможно противиться. А когда я избавляюсь… от желания, возвращаются спокойные дни, недели, месяцы и даже годы. Я словно приношу жертву. Или прохожу курс терапии. Я нормально себя чувствую, живу полной жизнью, запрещая себе вспоминать о том, что было. И то, как я избавился от желания. Я словно машина, которой поменяли летнюю резину на зимнюю. Избавление от желания стало для меня естественным процессом, который необходимо сделать, но оно не запоминается. Я не вспоминаю избавление, оно не приходит во снах. Я просто меняю резину. Живу. Но через какое-то время, которое может быть очень разным, сон возвращается, и я вновь начинаю… скучать. Я долго думал, как определить, что происходит. Для себя думал. Может показаться странным, но мне нужно было найти слово, нужно было зацепиться за что-то… И однажды слово пришло. И я сразу понял, что оно – правильное: когда возвращается сон, я начинаю скучать. Мир тускнеет, из него исчезают краски, а звуки делаются тише. Я становлюсь рассеянным, но не раздражённым – именно рассеянным. Сначала. Но если я не нахожу то, что развеет скуку, я становлюсь раздражительным и злым. Память ни к чёрту. Полная несдержанность. Неконтролируемая ярость. Приступы гнева. Однажды я попробовал превозмочь самого себя. Я решил, что нужно перетерпеть, и тогда всё пройдёт, что навсегда избавлюсь от скуки… На третий день пришлось запереться в квартире, потому что стал невозможен для окружающих. На четвёртый перестал подходить к телефону, потому что не мог произнести ничего, кроме ругательств. На пятый всё едва не закончилось помутнением сознания… Не закончилось, потому что я убил первого попавшегося прохожего. Забил до смерти обрезком водопроводной трубы, который отыскал на свалке за пять минут до встречи. Чудом не попался. – Он помолчал. – Тогда я понял, что терпеть бессмысленно, что я всё равно убью, и надо выбрать, как это будет: обдуманно, хладнокровно покормив зверя, или глупо и кроваво, поддавшись порыву и разрушив свою жизнь.
– Тогда тебе хватило одного? – почему-то спросила она.
– В тот раз их было четверо. Одним и тем же обрезком трубы.
Она всхлипнула.
– Я никогда не знаю, сколько потребуется… раз. Это так же непредсказуемо, как время, через которое начинает приходить сон, а мною – овладевать скука. Однако сон не означает, что я должен сразу броситься… избавляться от желания. Вовсе нет. Сначала я должен понять, каким образом разогнать скуку. Не просто скуку, а именно эту, что овладела мною сейчас. Я обдумываю разные способы… избавления, разных… действующих лиц, до тех пор, пока не нахожу нужное, затем составляю план, начинаю претворять его в жизнь, шаг за шагом, раз за разом… И в какой-то момент понимаю, что удовлетворён, скука ушла и можно спокойно жить дальше. – Он помолчал. – И это… это никогда не связано с сексуальным
