Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Пространства. Места. То, что осталось. Безлюдье. Заброшенность. Там, где еще нет никого, кто изучает, комментирует, оценивает, поднимает вещи и кладет их обратно. Где никто пока не смотрит на вас, а вы на него. В этом суть этих рассказов и моего любопытства к пустым местам, усеянным свидетельствами ужаса.
В местах, где отсутствует человеческая жизнь, сознание и устремления, сохраняется смена погоды, чередование времен года, активность диких животных, течение времени. Жизнь не останавливается без нашего присутствия, она продолжается. Там, где закончилось человеческое вторжение, где смолкли мысли некогда присутствовавших, но где продолжается существование с участием единственного сознания (принадлежащего читателю). Вот идея, которая в конце концов переросла в мое желание вывести особый вид рассказов ужасов. Один из величайших сюжетных стереотипов в литературе хоррора подразумевает, что области, в которых произошло нечто ужасное, впоследствии несут заряд «сверхъестественности». Такая среда бросает вызов устоявшемуся мировоззрению будущих обитателей, посетителей и свидетелей, заставляя их столкнуться с тем, с чем они никогда не захотели бы сталкиваться. В подобных местах ценности, вера, определенность, все мирское, прогнозируемое, а также уверенность в дальнейшем привычном существовании… заканчиваются. Преследуя эту эстетическую цель, я пытался написать рассказы, которые могли бы функционировать без живых персонажей; истории, которым нужны лишь локации и реквизит, чтобы рассказать о страшных, уже произошедших событиях. Застывшие места преступления, декорации без актеров. Хотя, может, что-то еще можно увидеть на заднем плане, в комнате соседнего дома, в подвале, на дне бассейна?
Такие рассказы могут не требовать течения времени. В развитии физических событий нет необходимости, поскольку они, возможно, уже завершились. Хотя и не всегда; иногда в заброшенных местах может продолжаться любопытный процесс. Но, возможно, этот тип странного рассказа, если его можно так назвать, может существовать лишь в виде нескольких мгновений в определенном месте, где не осталось ни одной живой души. Не в моих силах предсказать, что эта история будет означать для читателя. Но эти безлюдья можно классифицировать как рассказы хотя бы по одной причине: они тщательно продуманы и все достигают критической точки, объясняющей произошедшее. Помимо простого описания используется некий повествовательный прием.
Но может ли такой рассказ-безлюдье носить драматический характер? Увлечет ли он читателя без явных и очевидных ключевых фигур? Будет ли вызывать ощущение тайны или саспенс? Будет ли в нем считываться некий странный конфликт или напряженность, необходимые для того, чтобы драма работала? Хватит ли у читателя интереса, чтобы дойти до конца сцены, поскольку это всего лишь она, сцена? Или в этих рассказах все еще не хватает ряда драматических действий, в которых никто не говорит, не двигается и ничего не делает? Вот что я хотел понять. В конце концов, на этой планете так много жизни и пространства и так много пустынных мест, в которых нас нет. Нас нет на большей части поверхности этой Земли; мы не треплем языком, не занимаемся своими делами и не приобретаем какую-либо значимость просто потому, что находимся там. Но это не значит, что те места, где нас нет, лишены значимости, смысла, нарратива или ужаса. Натуралисты и зоологи уверяют, что вокруг происходит бесконечное количество страшных историй, свидетелем которых не является ни один из нас.
Но в каждом из моих безлюдий я осознавал важность зрелища. Что-то произошло или все еще происходит. Это было еще одним правилом. Если б ничего не случилось, если б ничто не продолжало развиваться, рассказа бы не получилось. Возможно, откровения возрастающей силы могут функционировать как драматические действия, которые объединяются в историю.
Хотя с самого начала меня больше всего беспокоили определения Мы и Я. Мы. Вы. Персонажи, чье повествование ведется от первого, второго и третьего лица. Можно ли полностью стереть рассказчика? У меня не получилось. Хотя я и старался вести повествование полушепотом, все равно требовался анонимный рассказчик с авторским голосом, чтобы провести читателя через эти «безлюдья». В одних рассказах больше, других – меньше. Я не мог не заметить, что всегда закрадывалось чувство всеведения, заставляя читателя довериться и добавляя легкое ощущение компании в среду́, которая изображалась клинически, стерильно, бесстрастно. Но, несмотря на мое разочарование тем, что рассказчики все же выжили, «они», по крайней мере, служили лишь ограниченной цели: предложить читателю стать одиноким, по большей части, наблюдателем. Что здесь произошло, вы додумываете сами.
Одно из величайших достижений хоррора – это заставить сознание персонажей и воображение читателей задуматься о нашей космической ничтожности на фоне бескрайних просторов времени и пространства, которые мы не в состоянии постичь даже на уровне формул. Но можно ли добиться того же эффекта без точки зрения персонажа, которую интуитивно разделяет читатель? Это было самым большим препятствием для всего предприятия.
То, что бушует в наших головах, почти полностью скрыто от окружающих нас людей и не имеет для них большого значения из-за того, что бушует в их собственных. На этой планете живет 7 миллиардов отдельных личностей, в Солнечной системе более 11 миллиардов километров в поперечнике, в галактике с радиусом более 52 000 световых лет, во Вселенной шириной 93 миллиарда световых лет, и наша крошечная продолжительность жизни, особенно по отношению к возрасту Земли (4,5 млрд лет) и космоса (13 млрд лет) действительно перестает иметь значение. Как бы мы ни думали, ни чувствовали, ни любили себя, только Бог мог бы по-настоящему хорошо знать нас.
После выхода из младенческого возраста мы даже не доверяем другим, чтобы раскрыться и представлять для них какое-то значение и важность. Это один из ужасов человеческого существования – незначительность. Но это кошмар, который также дарует противоестественную свободу. Думаю, буддисты меня понимают. Но я отвлекся. Эстетическая цель этих рассказов в конечном счете состояла в том, чтобы принизить действия и реакции, динамизм и мысли персонажей, чтобы пространство для воображения занимали лишь два человека – читатель и «тонкий рассказчик», чья задача состоит в том, чтобы вести читателя вокруг того, что произошло, без лишних слов либо молча показывая открытые двери и приглашая читателя пройти через них. Только вы вдвоем входите, а затем (надеюсь) выходите. Но зачем вообще это делать, зачем писать эти безлюдья? Зачем вкладывать столько сил в эксперимент, зачем тратить столько времени на, пожалуй, самое некоммерческое произведение в
