Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Расскажете ему?
– Поэтому и поможет. Я в нём не сомневаюсь. Даша понимает, что ей придётся в Новгороде пожить, здесь-то все знают, что она не была беременной, но она готова. Даже сказала, что устала от Москвы. – Он улыбнулся. – Да и мне там давно работу предлагают. Здесь у меня сейчас не очень…
Борис молча кивнул. Он знал, что может кардинально изменить жизнь этих людей, но не чувствовал угрызений совести: он сделал предложение, а принимать его – и его последствия или нет, они должны решить сами. Не маленькие.
А ведь ещё полгода назад такой ход мыслей был для него диким, совершенно невозможным.
– Ты прости, что я тебя сейчас снова спрошу, но всё-таки: может, останешься с нами? Не пропадём!
Наверное, действительно не пропадут, но будет очень трудно: что за работу Сергей отыщет в Новгороде, ещё вопрос, разве что брат поможет, а Даше точно придётся сидеть дома. И заботиться о двух детях, вместо одного, им будет много сложнее.
– Я выкарабкаюсь, – ровным голосом ответил юноша. Ровным и очень спокойным голосом, хотя больше всего на свете хотел прижаться к этому мужчине, которого видел два или три раза в жизни, и заплакать. – У меня в Питере знакомые. Папины знакомые. Они помогут.
– Ты в них уверен?
Нет, не просто не уверен – в Питере у него никого не было и именно поэтому Борис решил отправиться в Северную столицу, а не остаться в Москве, в которой можно встретить знакомых. Он уезжал в никуда, совершенно точно зная, что будет очень трудно и ничего хорошего его в Питере не ждёт. Но он не мог повесить на этих хороших людей больше, чем они уже согласились взять. Их дело – заботиться о ребёнке, и заботиться хорошо.
– Всё будет хорошо, – сказал он и уверенным жестом сдавил сигарету в консервной банке, которая замещала им пепельницу.
Только вот обмануть собеседника он не сумел.
– Что ты натворил, Боря? – очень тихо спросил мужчина.
Борис хотел отмахнуться или даже отшутиться, глядя в сторону, но не смог, просто не смог. Правда, и откровенничать не стал. Посмотрел на мужчину взглядом, в котором перестал прятать боль, и негромко ответил:
– Я вам так скажу, Сергей Валерьевич: не дай вам бог ни самому «натворить» подобное, ни даже узнать, что люди на такое способны.
26 апреля, среда
– Ваше вчерашнее настроение нравилось мне намного больше, – холодно произнёс Голубев, разглядывая Гордеева и Вербина. Причём взгляд следователя был ещё холоднее голоса. – Как быстро всё меняется.
Возражений не последовало, потому что да – быстро, а причиной изменений стала одна-единственная смерть.
– Мы с самого начала расследования имели дело только с мёртвыми подозреваемыми, – негромко напомнил Феликс. – Так что Гойда был приговорён.
– Что значит «приговорён»? – не понял Голубев. – Кем приговорён?
– Тем, кто всё это затеял.
– Ты опять за своё? Гордеев!
– Да? – вздохнул Никита.
– Есть основания предполагать, что катастрофа, в которой погиб Гойда, была подстроена?
– Экспертиза ещё не закончена, проводится она очень тщательно, предварительный вывод – всё чисто, не справился с управлением.
Полицейские думали, что следователь остановится, однако он решил расставить все точки над «i».
– Токсикология по Орлику пришла?
– Всё чисто, но…
– Никаких «но»! – рявкнул Голубев. Сегодняшнее совещание вновь проходило в Комитете, и следователь вёл себя более чем свободно. – Если токсикология не даёт чёткого положительного ответа о применении препаратов, мы не сможем доказать, что препарат применялся. Так?
– Так точно.
– Что показала токсикология?
– Всё чисто, – угрюмо повторил Никита.
– Финальная экспертиза по дому Барби есть?
– Следов посторонних не обнаружено.
– Дом Гойды обыскали?
– Этой ночью.
– Что-то нашли?
Следователь наверняка просмотрел предварительный отчёт, но ему было важно, чтобы именно Гордеев произнёс именно эти слова именно сейчас – отвечая на его вопрос.
– Предположительно, пистолет Подлого Охотника.
– И?
– И авторскую копию «Демона скучающего».
На Феликса Никита старался не смотреть.
– И? – с нажимом повторил следователь.
– Пистолет, из которого, предположительно, был убит Чуваев.
– А телефон Гойды находился в Москве в тот день, когда был убит Чуваев, который и есть Абедалониум. – Голубев выдержал паузу. – Можешь ехать домой, Вербин. Мы напишем, что ты молодец и сам нашёл своего убийцу. И это будет правдой, ведь «Мёртвую» расшифровал ты.
«Вы хотите преступника взять или отправить меня домой?»
Фраза почти была произнесена. К счастью, почти. Вербин понимал, что за ней последует безоговорочный разрыв и немедленное возвращение в Москву с самыми нелестными комментариями. На плохой отзыв ему было плевать, а на результат расследования – нет. Поэтому Феликс прикусил язык и произнёс иную фразу:
– То есть Гойда, он же Подлый Охотник, догадался, что на полотне «Мёртвая» прячется указание на него, попросил Абедалониума снять картину, а когда художник отказал – отправился за ним в Москву и застрелил?
– Да, – коротко подтвердил Голубев. – Спасибо, что ознакомил нас со своим отчётом.
– Как Гойда узнал о картине? – прищурился Вербин. – Как узнал о зашифрованном послании? Как он выяснил настоящее имя Абедалониума?
– Боюсь, этого мы никогда не узнаем.
– Но дело закроем?
– Улик достаточно.
– Я задаю элементарные вопросы, Виктор Эдуардович, – тихо сказал Вербин. – Но у меня не хватает фантазии придумать на них ответы.
– Ты сам сказал, что Абедалониум обязательно опубликует заявление, в котором всё объяснит.
– И мы закроем дело на основании заявления мёртвого человека?
На несколько мгновений в кабинете воцарилась тишина, затем Васильев потянулся к красному, как рак, Голубеву и что-то прошептал ему на ухо. Следователь вопросительно поднял брови. Васильев кивнул. И добавил пару фраз. Так же на ухо. Очень-очень тихо.
Что именно полковник сказал следователю осталось неизвестно, но лицо Голубева приняло нормальный оттенок, и он хоть и холодно, но спокойно спросил:
– Ты можешь представить альтернативную версию?
– Да, – уверенно ответил Феликс.
– Таинственный контролёр?
– Позволите начать с начала?
– Давай. – Голубев откинулся на спинку кресла и вздохнул. Однако ни в его жесте, ни в голосе не было и тени начальственной снисходительности, мол, решение я уже принял, но из вежливости послушаю. Что бы ни прошептал ему на ухо Васильев, к его аргументам следователь отнёсся серьёзно.
– Спасибо. – Вербин раскрыл записную книжку и откашлялся. И то, и другое – нарочно, но получилось естественно. – Итак, когда я понял, что в центре расследования находится знаменитый, но тщательно хранящий инкогнито художник, я решил узнать его настоящее имя.
– То есть фамилия Чуваев показалась тебе неподходящей для знаменитости? – с иронией поинтересовался следователь.
– Меня устроит любая фамилия, если будут твёрдые доказательства того, что её обладатель и есть Абедалониум, – улыбнулся в ответ Феликс. – Но доказательств не находилось, что вынудило меня обратиться за помощью к одному опытному искусствоведу. Я попросил её составить список художников, которые могли быть учителями Абедалониума.
– Его мог учить никому не известный преподаватель провинциальной художественной школы, – заметил Голубев.
– Да, я стрелял наугад, – не стал скрывать Вербин. – Но ничего другого мне не оставалось.
– Большой получился список? – спросил Васильев.
– Три фамилии. Но особенно меня заинтересовал Константин Григорьевич Зиновьев.
– Не слышал, – вставил своё слово Никита.
– А о каких художниках ты слышал? – хмуро пошутил Васильев.
– О Карле Брюллове.
– Заходил в Исаакий?
– Он рядом с «Манежем», вот и заглянул.
– Вижу, настроение у вас снова улучшилось, – пробубнил Голубев.
– Извините, – смутился Гордеев.
– Вербин?
– Зиновьев был достаточно известным в СССР художником, – продолжил Феликс. – Я посмотрел его работы, которые сумел найти в Сети, они действительно хороши. Что их объединяет с картинами Абедалониума, я, разумеется, не понял, но специалисту виднее. Кроме того, в биографии Зиновьева есть факт, который меня насторожил: последние годы жизни он провёл в Душанбе и погиб во время русских погромов тысяча девятьсот девяностого года. Его повесили на воротах собственного дома.
– Чёрт, – тихо произнёс Васильев.
– Там была жуткая история: толпа окружила дом, Зиновьев пытался уговорить погромщиков отступить, его люто избили, ещё живого повесили на воротах и подожгли. Но не уследили, огонь охватил строения, и погибла вся семья: Зиновьев, его жена и сын Борис, которому тогда было шестнадцать. Согласно тем данным, которые у нас есть, парень был очень талантлив, учился в художественной школе, много перенял у отца
