Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
«Тоже соскучился…»
Гойда взял правее, чтобы не мешать сорвиголове насладиться, поехал медленнее, примерно сто двадцать, в зеркало больше не смотрел и потому не заметил, как, проезжая мимо, «брат» что-то метнул ему под колесо. Почувствовал только, что его подбрасывает… И больше ничего не почувствовал, потому что удар оказался очень сильным.
Что же касается «брата», то он остановился, подошёл к лежащему посреди дороги Гойде, присел, снял перчатку, под ней оказалась ещё одна, тонкая, латексная, и прикоснулся к шее Гойды. Убедился, что пульса нет, поднялся и спокойно направился к своему мотоциклу.
* * *
– Вербин, тебя когда-нибудь хотели убить?
Вероника задала вопрос непривычно грустным тоном, поэтому Феликс лгать не стал:
– Да.
– По работе?
– Конечно.
– И как?
– Почему спрашиваешь?
Сегодня они сидели в Smoke BBQ на Рубинштейна, потому что поняли, что хотят на ужин мясо, а потом поняли, что хотят на ужин брискет. Ника сказала, что знает отличное место, которое и впрямь оказалось отличным, с чудесной кухней и неплохим выбором вин, однако разговор не клеился. Словно поимка Арсена вырезала из их вечеров нечто очень важное, что позволяло им вести себя непринуждённо – общее дело. И теперь они не знали, для чего встретились.
Кто они друг другу?
И возникла душная неловкость, в которой оказался уместным вопрос про смерть.
– Почему спрашиваешь?
– И как?
Феликс уже знал, что если после вопроса губы плотно сжаты, а уголки опущены, то лучше ответить сразу – быстрее получится.
– Когда узнаёшь, что тебя хотят убить… Ну, как узнаёшь… Узнать тоже можно по-разному. Однажды я об этом узнал, находясь… гм… в процессе. Если можно так выразиться.
– Тебя хотели убить не однажды? – Ника не удивилась, просто уточнила.
– Ты сама периодически проезжаешься по моему характеру, – попытался пошутить Феликс.
– Продолжай, – велела девушка.
– В тот раз была глупость несусветная: рецидивист решил отомстить за то, что я посадил его брата. Выследил меня и как-то ночью, когда я возвращался домой, напал с ножом. Врать не буду – у него могло получиться, но я заметил тень и успел отбить руку с ножом. Потом ему навалял.
– А потом?
– Закрыл его за нападение на сотрудника.
И глупо спрашивать: «За что? Он ведь ничего не сделал!» Потому что мог сделать, имел умысел, просто оказался слабее.
– А во второй раз?
– Получили оперативную информацию, что на меня есть заказ, и я неделю жил на конспиративной квартире, – спокойно рассказал Феликс. – Двери открывал только своим и не подходил к окнам.
– И как ощущения?
– Тоска. – Вербин помолчал. – Зато потом, когда уходит чувство опасности… Не сразу, конечно, где-то через неделю… Начинаешь очень остро чувствовать себя живым. И как следствие, появляется желание наслаждаться жизнью.
– Долго наслаждался?
– Неделю. Мне дали отпуск и велели уматывать из города. – Феликс улыбнулся. – Теперь скажешь, почему спросила?
– Спросила, потому что захотела больше узнать о тебе, – честно ответила девушка. – А перед тем, как ехать сюда, я получила ещё один конверт.
– Что в нём было? – Феликсу удалось сохранить спокойный тон.
– Фотографии фотографий, – рассказала Ника. И пояснила: – Фотографии нескольких полароидных снимков, на которых изображены избитые девушки. И крупное фото картины «Магазинчик сломанных кукол».
пятнадцать лет назад
Он всегда поднимался пешком. Редко, очень редко пользовался старым лифтом, но вовсе не потому, что боялся, что повидавший на своём веку механизм подведёт и ему придётся униженно сидеть в кабине, ожидая появления мастера. А до его появления слышать шаги на лестнице и чужие голоса: «Опять поломался?» – «Опять». – «А внутри не Аркадий Соломонович, случайно?» – «Что вы, пришлый какой-то». – «Ну, тогда ладно». Неприятно чувствовать себя пришлым, да ещё «каким-то пришлым», да ещё подспудно обвиняемым в поломке антикварного лифта. Намного лучше неспешно подниматься по широкой парадной лестнице, наслаждаясь уникальной лепниной, барельефами на стенах и прикосновениями к старым, кованым перилам, создающими неповторимое ощущение Города.
А он любил чувствовать Город во всех его проявлениях.
Он не был в нём рождён, но был рождён для него. Так уж получилось.
На площадке нужного этажа задержался. Не потому, что запыхался, а в нерешительности, кнопку звонка надавил примерно через минуту, и ещё минут пять терпеливо ждал, когда откроют.
Дверь отворила хозяйка: молодая девушка в свободной куртке художника, под которой виднелась чёрная футболка, широких джинсах и кедах. Вся одежда была заляпана краской, в том числе – свежей, и характерный запах объяснил причину того, что ему пришлось подождать – юная художница работала у холста. Увидев гостя, она тоже замерла, и тоже в нерешительности, затем поправила волосы и сделала шаг назад, молча показывая, что мужчина может войти.
– Прости, не хотел тебя отвлекать.
– Мог бы позвонить.
– Ты не брала трубку.
– Я работаю.
Тоном она сказала: «Мог бы догадаться». Хотя на самом деле даже догадываться не надо, он прекрасно знал, что если она не подходит к телефону, значит, работает. Но не сегодня. То есть сегодня тоже, судя по запаху и свежим брызгам краски на одежде, но сегодня она могла не ответить по другой причине. Вот он и приехал.
– Нам нужно поговорить, – сказал он робко.
И эта робость абсолютно не вязалась с его властным видом, жёстким характером и уверенной манерой поведения – каким его знали. Эту робость видела только художница.
– В этом нет необходимости. – Её голос звучал ровно.
– Есть.
– Нет. – Она сделала ещё шаг назад. – Я всё увидела, и мы поговорили.
– Я не хочу, чтобы ты…
– Со мной всё в порядке. – Она сказала громче, впервые изменив ровному тону и тем показав, что спокойствие – деланное. – Я не могу похвастаться особенной проницательностью, я слишком увлечена тем, чтобы жить, и не замечала того, что делается с тобой. Или не хотела замечать. Но я чувствовала, что что-то не так. Я даже чувствовала когда. В эти дни и недели ты становился неуловимо другим. Я много думала… Сегодня… Вчера… Я много думала и поняла, что «неуловимо другим» не значит «пугающим». Ты просто становился другим. Но это вижу только я.
– Я не в состоянии с этим бороться. – Он смотрел ей в глаза.
– Я знаю. – Она видела только его взгляд.
Они уже говорили об этом. Он решил повторить.
– Прости меня.
– Тебе не за что извиняться.
– Прости, что тебе пришлось об этом узнать. Прости, что тебе пришлось об этом думать. Прости, если не можешь спать…
– Сегодня я не спала, – рассказала она.
– Прости…
– Но не потому, что думала… То есть я думала, но была и другая причина. – Теперь она улыбнулась. А потом взяла его руку и потянула за собой. – Пойдём.
Он догадался, куда она его увлекает, и удивился:
– Ты же не любишь показывать незаконченные работы.
– Я закончила.
– Так быстро?
– Это была длинная ночь, – сказала она просто. – Самая длинная в моей жизни.
Они зашли в мастерскую. Девушка впереди, продолжая держать его за руку, но остановилась, потому что остановился он – едва ступив за порог. Остановился и замер. Потрясённый до глубины души.
Картина была повёрнута от окон, и он увидел её сразу. Во всей красе. Во всём величии. С невысохшей краской, но абсолютно законченную. Бьющую наотмашь и его, так уж получилось, первого. В самое сердце.
– Ты… видишь меня таким… – Ему не нужно было спрашивать, над чьим портретом она трудилась самую длинную в жизни ночь. – Ты видишь меня насквозь.
– Кто, если не я? – Она встала рядом, положила голову ему на плечо и вздохнула: – Я назвала её «Демон скучающий».
25 апреля, вторник
– Не представляю, что буду делать, когда ты уедешь, – пошутил Никита, забирая у Вербина стакан кофе. – К хорошему быстро
