Бюро темных дел - Фуасье Эрик
Валантен замолчал, снова мысленно переживая лютую смерть землеройки, мамзель Луизы. Ему стало трудно дышать: застарелая скорбь, спрятанная в самых дальних уголках души, комом подкатила к горлу; так тина поднимается во взбаламученной воде со дна пруда и медленно распространяется по поверхности. Аглаэ почувствовала, что нельзя сейчас нарушать его молчание, и просто положила ладонь на его руку, стремясь успокоить.
– Парадоксальным образом именно этот акт беспричинной жестокости и спас меня, – продолжил Валантен, когда нашел в себе силы снова заговорить. – Потрясение, испытанное мною тогда, вызвало своего рода внутренний разлом. Как впоследствии доктор Эскироль объяснил отцу, мой разум, вместо того чтобы осмыслить немыслимое и стерпеть нестерпимое, как будто бы раскололся надвое. В итоге место в погребе рядом с Дамьеном занял Валантен. С того дня нас всегда было двое: Дамьен, покорный и слабый, неспособный к бунту, и его двойник Валантен, строптивый, упрямый, сильный и решительный. Только один из них был способен вырваться из лап Викария…
Аглаэ вздрогнула, ошеломленно моргнув:
– Вы хотите сказать… О нет, это же невозможно!
– Тем не менее так все и было, – кивнул Валантен, который догадывался, о чем думает его подруга. – Чтобы вырваться из плена, несчастный мальчик, замурованный в погребе живьем, должен был отсечь часть своей души. У Дамьена не было ни сил, ни смелости, чтобы бросить вызов Викарию. Лишь Валантен мог это сделать. И когда Гиацинт Верн нашел измученного мальчишку в шатре кривых зеркал на Тронной площади, он поднял на руки и прижал к груди именно Валантена. А Дамьен остался пленником где-то во мраке бесконечной ночи. И только смерть Викария может освободить его.
– Ваш приемный отец все это знал?
– Долгое время ему была известна лишь часть правды. В первые дни нашей жизни под одной крышей он с величайшим терпением, добротой и заботой сумел добиться, чтобы я рассказал ему свою историю. Но я не мог говорить о Дамьене. Мой разум попросту стер эту часть меня, как впоследствии он стер и все воспоминания о моем пребывании в заточении. Гиацинт Верн тайком от меня начал восстанавливать мою биографию. По самым ничтожным крупицам сведений, которые я сумел ему дать, он нашел дом лесника, где я жил в Морване, затем поговорил с сестрами милосердия в парижском приюте, где меня оставили во младенчестве. В итоге ему удалось выяснить мои настоящие имя и фамилию. Он даже каким-то образом раздобыл выписку о крещении Дамьена Комба. Пролив свет на мое прошлое, которое для меня самого оставалось темным, отец понял, что арест Викария будет тем самым ключом, с помощью которого можно отпереть замкнутые врата моего раздвоившегося сознания. Ни слова мне не сказав, он целых семь лет прилагал все усилия к тому, чтобы выследить монстра. До того самого дня тысяча восемьсот двадцать шестого года, когда случайно прочитанная заметка в газете открыла мне глаза. Осознав, что Викарий жив и продолжает мучить невинных, я испытал второе потрясение, которое разрушило в моей памяти барьеры, возникшие в результате того, первого. Я вспомнил, кто я такой. Отца в тот день не было дома. А когда он вернулся, у нас состоялся долгий и тяжелый разговор, во время которого он мне и признался, что ему давно известна правда обо мне. Тогда я еще не знал, что отец обсуждал мой случай с доктором Эскиролем, но, следуя советам последнего, он сразу попытался убедить меня, что я должен принять свою истинную личность во всей полноте и что я не смогу жить дальше, отрицая собственное прошлое. Вскоре после этого Гиацинт Верн переписал завещание, заменив в нем имя «Валантен Верн» на «Дамьен Комб». Тогда же он сочинил мне то послание, которое из потайной комнаты в моей квартире украл комиссар Фланшар, не сумевший, разумеется, понять его истинный смысл.
Аглаэ покраснела от смущения:
– Боже, а ведь совсем недавно, в том ужасном подземелье, я чуть было в вас не усомнилась!
– Вам не в чем себя упрекать. Все обстоятельства раздутого Фланшаром дела указывали на меня. Однако я до сих пор никак не могу объяснить показания кучера того фиакра, который сбил моего отца на набережной. Если я не был заказчиком убийства, тут все равно есть тайна, и ее необходимо раскрыть!
Аглаэ нежно провела ладонью по его щеке:
– Забудьте хоть ненадолго о тайнах и убийствах. Пусть подождут до завтра. А пока ночь еще не закончилась, воспользуйтесь тем, что от нее осталось, чтобы хоть немножечко поспать.
Без дальнейших рассуждений она уютно прижалась к его груди и закрыла глаза. А он не стал отстраняться, но и обнять девушку не решился.
Глава 41. Бюро темных дел
Неделю спустя Валантен Верн вернулся на улицу Иерусалима, в Префектуру полиции, впервые за семь дней внеочередного отпуска, предоставленного ему руководством в качестве вознаграждения за решающую роль в деле Фланшара и его сообщников, а также для восстановления после ранения. Молодой человек воспользовался этим свободным временем, чтобы еще раз повидаться с Фелисьеной Довернь в часовне Покаяния, что в сквере Людовика XVI. Он сдержал обещание, данное этой отважной девушке, – рассказал всю правду о смерти ее брата. Фелисьена вздохнула с облегчением, узнав, что Люсьен покончил с собой не по своей воле, и Валантен был взволнован до глубины души, слушая ее сбивчивые от избытка чувств, но искренние слова благодарности.
С Аглаэ молодой инспектор виделся почти каждый день. Их отношения по взаимному безмолвному согласию оставались дружескими, однако Валантен, сколь мало он ни был знаком с причудами женской психики, ясно понимал, что прелестная актриса видит в нем больше, чем просто друга, и если она старается этого не показывать и не торопить события, то лишь из уважения к его былым страданиям. Сам Валантен пребывал во власти смешанных чувств, которые вихрем охватывали его всякий раз, когда он оказывался в присутствии Аглаэ. Мозг непрестанно подавал ему противоречивые сигналы. Он испытывал влечение к этой девушке, но для него невозможно было ни обнять ее, ни поцеловать. Порой молодой человек задавался вопросом, как он поведет себя, если Аглаэ сама решится сделать первый шаг. Но не находил ответа. Он совершенно не представлял, как отреагирует на это его тело. И поскольку собственная способность откликнуться на чаяния влюбленной женщины вызывала у него сомнения, он не делал ничего, что могло бы прояснить двусмысленную природу их отношений.
И кое-что еще не давало ему покоя. До сих пор он не получил никаких разъяснений относительно своей дальнейшей службы в полиции. Валантен не знал, припишут ли его окончательно к бригаде «Сюрте», переведут обратно в отдел надзора за нравами, где он сможет продолжить свою борьбу против Викария, или же попросту вынесут формальную благодарность, а затем бросят его на жертвенный алтарь реорганизации и чисток, полным ходом идущих в Префектуре полиции. Так что полученное наконец официальное приглашение к высшему начальству, подоспевшее на утро седьмого дня его отпуска, он принял с надеждой, подпорченной каплей тревоги.
Теперь инспектор бригады «Сюрте», пока еще не лишенный должности и полномочий, томился под дверью кабинета нового префекта полиции. Ахилл Либерал Трейар только что был назначен на место доказавшего свою некомпетентность Жиро де л’Эна[78], и злые языки немедленно объявили, что двойное имя нового избранника властей символизирует их неспособность определиться между жесткими силовыми мерами и политикой примирения для решения вопроса уличных беспорядков. Даже пошли слухи, будто в министерских кулуарах уже обсуждается кандидатура следующего префекта.
Далекий от этих низменных проблем, Валантен рассеянно наблюдал за чехардой, устроенной секретарями и прочими канцелярскими крысами в приемной главного начальника. Персонал Префектуры непрерывно сновал туда-сюда с папками и предметами мебели наперевес – эта символическая игра в «музыкальные стулья» с перемещением по кругу всего и вся, похоже, была обязательным ритуалом для воцарения нового префекта.
