Бюро темных дел - Фуасье Эрик

Эрик Фуасье

Бюро темных дел

Eric Fouassier

Le Bureau des affaires occultes

© Editions Albin Michel – Paris 2021

© Павловская О. А., перевод на русский язык, 2024

© Издание ООО Группа компаний «РИПОЛ классик», 2025

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2025

Посвящается Паскаль,

моей первой читательнице, всегда готовой отправиться навстречу новым приключениям

Открою вам тайну тайн. Зеркала – это врата, через которые приходит и уходит смерть.

Теперь я боюсь, что в зеркале живет моя душа в ее истинном обличье, изуродованная тенями и собственными провинностями.

Пролог

Превозмочь страх.

Когда мальчик резал бутылочным осколком холстяной бок шатра, он думал, что нашел себе убежище, и даже вообразить не мог, что ждет его внутри. Страх, умноженный стократно. Его собственный страх отразился на десятках лиц – перепуганных, искаженных паникой… Тогда он, дрожа всеми членами, свернулся клубком на земле в густом липком сумраке. Несколько свечей, расставленные здесь, призваны были не рассеивать мрак, а создавать замысловатую игру теней и света. Их огоньки словно парили в воздухе, как огненные бабочки. Этому зыбкому, тревожному сиянию мальчик сейчас предпочел бы чернильную тьму, затопившую улицы. Сумрак, небытие – все лучше, чем ужасающие видения, теснившиеся под сырым матерчатым сводом. Но он боялся даже пошевелиться. И просто закрыл глаза, как будто этой слабой завесы из век было достаточно, чтобы надежно скрыть от него нестерпимое зрелище.

Сколько времени провел он так, словно окаменев? Минуту, час, столетие? Мальчик не имел об этом ни малейшего понятия. Превозмочь страх… К этому он мысленно подготовился заблаговременно и был уверен, что у него хватит сил вырваться из плена. Но теперь уверенность пропала. Из хаоса, возникшего в его голове, невозможно было выцепить ни единой связной мысли. Все тело сковал обжигающий холод – до нутра, до костей.

Издалека, как сквозь вату, доносились отголоски праздничного гуляния: музыка, смех, голоса. Там, за пределами шатра, всего в нескольких метрах, шумела беззаботная толпа. Простой народ развлекался на ярмарке, пил и веселился. Но с тем же успехом все эти люди могли находиться в тысячах лье от него – он знал, что можно не ждать от них помощи. По крайней мере, до тех пор, пока он остается пленником собственного кошмара.

А ведь всего лишь несколько минут назад мальчик надеялся найти спасение в этой ярмарочной кутерьме. Он бежал босиком, и шлепанье пяток по дну канавы разносилось под ночным небом в такт ударам его сердца, которое выбивало неумолчную барабанную дробь в грудной клетке. Он мчался куда глаза глядят по узким, черным, непроглядно темным переулкам. И подбадривал себя непрестанной мольбой: «Господи Боже! Не дай ему меня поймать! Лучше умереть, чем снова попасть к нему в руки!» Сам того не ведая, он оказался в предместье у Монтрёйской заставы, неподалеку от деревушки Пти-Шарон, среди лачуг, покосившихся бараков, пустырей и огородов.

В груди все горело огнем, кровь бухала в висках, он старался держаться ближе к стенам домов, старательно избегая открытых пространств. То и дело останавливался и оборачивался, чтобы отдышаться и окинуть взглядом тьму позади. Там никого не было видно. Но он знал, что Викарий гонится за ним. Викарий был где-то рядом, во мраке. Беглец не сомневался, что Викарий будет преследовать его всю ночь, если понадобится. И поэтому ему ничего не оставалось, как бежать без передышки, собирая последние силы.

Вечность спустя мальчик нашел пролом в крепостной стене вокруг большого города, нырнул туда и продолжил бег по нищим окраинам, по Парижу, одетому в лохмотья, к авеню Орм – такому же неприглядному черному туннелю, как остальные закоулки, разве что пошире и кое-где размеченному зыбким светом фонарей. В конце этого туннеля, так близко и вместе с тем немыслимо далеко, он увидел ярмарочные огни, услышал гомон развеселой толпы. Времени на размышления у него не было – сейчас он полагался на инстинкты, а не на здравый смысл. Жажда жизни толкала его вперед; с тех пор как он принял решение вырваться из когтей Викария, только она и определяла все его действия: заставляла бежать, останавливаться, прятаться и снова мчаться сломя голову.

Он устремился дальше по длинной улице, позволил потоку фланёров, все прибывавшему, подхватить себя на подступах к Тронной площади, внезапно вынести из тени на свет, от смерти к жизни. Света вдруг сделалось сразу слишком много, и жизни – тоже. Он пошатнулся, почувствовав приступ дурноты. Ярмарочная кутерьма подхватила его, поглотила. Вокруг разбушевался ураган звуков, запахов, красок. Завертелись бродячие акробаты, взвыли зазывалы, загудели дудки, рассыпались хрустальным звоном бубенцы деревянных лошадок на карусели. Со всех сторон нахлынули крики, музыка, смех…

Охваченный головокружением, мальчик принялся пробираться между прилавками, подмостками, шатрами – в смятении и растерянности. В этом море людей не разглядеть было лиц, они казались единой, монолитной массой. Он ждал, что кто-нибудь протянет ему руку помощи, но на него никто не обращал внимания. Никто не замечал его изможденного лица и покрытых грязью рук. Он хотел закричать, но ярмарочный шум не дал ему такой возможности, накрыв ужасающей звуковой волной. Если бы хоть этот чертов барабан, грохочущий в груди, смолк на минуту! Но он не смолкал.

Мальчик, пошатываясь, брел среди равнодушных гуляк, когда толпа, качнувшись вдруг, выкинула его на обочину. Он оказался в узком, провонявшем мочой проходе между двумя ярмарочными шатрами – обломок кораблекрушения, выброшенный на берег. Да меньше того – незримый след морской пены.

Лишенный сил, потерявший надежду мальчик упал на брусчатку, заваленную мусором. И тогда он заметил впереди какой-то блеск.

Это был осколок бутылки, лежавший среди нечистот. Длинный и острый.

Беглец сразу увидел в этом знак судьбы. Ему нужна была передышка. Необходимо было где-нибудь затаиться, найти безопасное укрытие, чтобы обдумать, что делать дальше, принять правильные решения. Он оторвал полосу ткани от своего рукава и обмотал край осколка так, чтобы получилась рукоятка, как у кинжала, – а потом разрезал холстяной бок ближайшего шатра. Сделал аккуратную прореху, такой ширины, чтобы можно было проскользнуть внутрь и оставить позади залихватский гомон зевак, аплодисменты и хохот, все это дурацкое веселье, от которого его тошнило.

Откуда он мог знать, что там, внутри?

Как мог он вообразить, что в шатре его ждет абсолютный ужас? Что там затаилась стоглавая гидра и что на каждом ее лике отразится его собственный страх?

Передышка длилась ровно столько, сколько глазам мальчика потребовалось, чтобы освоиться в сыром полумраке. А когда они освоились, со всех сторон из ниоткуда вынырнули стремительно кошмарные морды, набросились на него, взяли в кольцо. Повсюду были искаженные тенями от свечей, перекошенные диким испугом черты. Но он узнал их мгновенно. Это было его собственное лицо, залитое потом и слезами, это оно надвигалось на него отовсюду – его лицо, отраженное до бесконечности, уносящееся вереницами в разверзшуюся чудовищную бездну.

Превозмочь страх… Он знал, что может это сделать. Но столкнуться с тысячами страхов, попасть в перекрестье тысяч обезумевших взглядов, увидеть тысячи разинутых ртов, застывших в безумолчном вопле, – это было выше его сил. Есть предел страданиям, которые способен выдержать двенадцатилетний мальчишка. Он зажмурился, прижал к сомкнутым векам кулаки и свернулся на земле в позе зародыша. Лишь бы больше ничего не видеть, ни о чем не думать. Вжаться в землю, раствориться в ней.