Плохая кровь - Сара Хорнсли
Джастина задыхалась, ее глаза наполнились слезами. Но потом она заставила себя снова выпрямиться во весь рост и усилием воли загнала слезы обратно внутрь. В конце концов, она была Стоун, а значение этой фамилии – «камень». Но, поднимаясь на ноги и прижимая руку к щеке, она задалась вопросом: теперь, когда черта перейдена, остановится ли он когда-нибудь? Роль, которую он играл прежде, – роль отца-героя – ушла безвозвратно. Сегодня вечером отец отказался от этой роли. Сможет ли он полностью вжиться в новую роль? В роль злодея, ранее скрытую за закрытыми дверями, в роль, которую он играл только для ее матери?
На мгновение они замерли, наблюдая друг за другом.
Разрыв во времени. Будет ли это молчание знаменовать собой пропасть между «до» и «после»? Оба инстинктивно понимали: что бы ни случилось сейчас, это решит всё. Кто сделает первый шаг? Куда они двинутся дальше?
После секундной паузы Джерард спокойно вынул изо рта сигару, которая так и висела между его губами. Джастина поняла, что он решил стать злодеем. Что пощечина была только началом.
Она видела круглые ожоги на теле матери, в тех местах, которые легко скрыть, – но от детей ничего не утаишь. Они слишком чувствительны, слишком малы, слишком наблюдательны. Взрослые забывают, каково это: быть настолько причастным окружающему миру, когда тебя ничто не отвлекает – ни работа, ни обязанности, отрывающие тебя от переживания текущего момента. Дети впитывают всё как губки. Взрослые слепы и невосприимчивы.
Ее родители считали, будто действуют умно, но Макс и Джастина играли в прятки не просто так. Они знали, когда лучше убраться подальше. Спрятаться там, где не видно и не слышно боли матери. Жестокости отца.
Нет, Джастина не позволит ему обжечь и ее.
Она выронила туфлю на шпильке, которую все еще сжимала в руке, и толкнула его. Сильно и резко. Она была небольшого роста, но вложила в этот толчок всю свою силу. Она не собиралась допустить, чтобы он сделал ее такой же, какой стала ее мать.
* * *
Джастина видела, как он рухнул, – это случилось прямо у нее на глазах. Его голова ударилась о край ее стола и дернулась назад. И кровь.
Она не ожидала крови.
Все произошло так быстро… Она хотела лишь нанести удар первой. Дать ему понять, что она – не ее мать, что она не будет молчать. Она будет бороться.
Она не собиралась его убивать.
Глава 36
Птенец. Или больной ребенок. Именно их напоминает мне мама, когда на следующий день, в пять часов утра, забирается ко мне в кровать. Я не очень крупная женщина, обычно меня считают даже худощавой, но рядом с похожим на скелет тельцем моей матери я кажусь просто огромной. Я лежу, не понимая, чего она от меня хочет.
Даже когда еще жила здесь, я не знала, как реагировать, когда она приходила ко мне, такая вот крошечная и сломленная. Это происходило редко, и, насколько я могу судить, ее визиты случались через день или два после того, как я отмечала, как сгущается атмосфера в доме. Об этом никогда не говорили вслух, и мама тоже молчала, но рано утром она проскальзывала в мою комнату и лежала некоторое время в тишине, а затем принималась за обычные ежедневные дела – так, словно ничего не произошло.
Сейчас я думаю: не предавала ли я ее тем, что молчала? Но я была ребенком. Не следовало ожидать, что я заговорю первой или смогу подобрать нужные слова.
Теперь у меня нет оправдания. Я больше не ребенок, и у меня достаточно опыта, чтобы отыскать необходимые слова. И все же… я веду себя так же, как вела тогда, – неловко молчу, лежа на спине. Возможно, она думала, будто своим молчанием защищает меня. Но я чувствовала лишь, что меня используют. Играют мною, точно шариком на резинке. Оставляют в темноте, а спустя несколько часов вынуждают притворяться, будто жизнь полна солнца и ярких красок.
– Я мешаю тебе спать? – Голос у нее хрипловатый, и мне кажется, что от него по комнате разносится эхо. Я не ожидала, что она заговорит со мной.
– Нет, всё в порядке, – лгу я. Конечно же, она мешает мне спать. Я начинаю чувствовать, как гнев распространяется по моему телу горячей волной, начиная с пальцев ног. Как я дошла до этого, почему я снова здесь, в этом доме, в этом городе?
– Мне все равно нужно вставать, – заявляю я, беззастенчиво откидывая одеяло. Мама не спрашивает, куда я собралась, и не двигается с места.
Я ненавижу этот дом. Ненавижу то, что молчание здесь используется против тебя точно так же, как слова. Я часто применяю этот прием в зале суда: не говорить вообще ничего. Это действует на удивление эффективно, посильнее любой угрозы. Но в родном доме таким приемам не место.
Натягиваю на себя мятое платье, поднятое с пола, и, не успев придумать план действий, оказываюсь за рулем машины – хотя не имею ни малейшего представления о том, куда собираюсь направиться. Все, что я знаю, – это то, что мне нужно убраться прочь: из этого города, из этого дома, из этой спальни, от этого гардероба. От моей матери.
* * *
Не могу сказать точно, в какой момент этого слепого бегства мне пришла в голову столь глупая идея – но в итоге я сижу в кафе напротив офиса Кристины Лэнг и даже не знаю, появится ли она сегодня вообще или нет. Я способна распознать подобные грубые приемы слежки. Просто обычно не занимаюсь этим сама.
Сегодня я должна была явиться в суд. Но вот уже десять часов утра, а я вместо этого сижу здесь, заказав пару круассанов и не имея никакого плана относительно того, что делать дальше. Но раз уж я здесь, решаю отправить Отису сообщение и спросить, нет ли новостей насчет того, как продвигается дело Джейка. Я знаю, что прошу слишком многого – если его поймают на том, что он сует нос в дела других юристов, никто больше не станет с ним работать. Я разминаю шею и лезу в сумку за обезболивающим.
Что ты хочешь узнать?
Я улыбаюсь. До сих пор он
