Плохая кровь - Сара Хорнсли
Опираюсь подбородком на барную стойку и тереблю волосы. Боже, я пьяна…
– Во-первых, я не прятался от тебя, я только что закончил подведение итогов дня. А во‑вторых, ты как-то слишком заинтересовалась Элис. Почему ты спрашиваешь о ней?
– Я задаю вопросы. Это моя работа, забыл? Даже когда я пьяна.
Джимми негромко смеется, и я радуюсь, что он не слишком сердит на меня, несмотря на отказ налить мне еще выпивки.
– Она тоже спрашивала о тебе. Что за история с этим связана? – Он говорит совершенно беззаботно, но в моей голове всплывают воспоминания.
«Наш администратор, Джимми Фэлкон».
Пальцы Элис, судорожно вцепившиеся в ее собственную шею.
– Нет никакой истории. – Я стараюсь, чтобы это не прозвучало слишком вызывающе.
– Даже пьяная, ты не можешь пройти мимо, Джастина Стоун.
– Я всегда была лучшей, – резко отвечаю я, и использование прошедшего времени не остается незамеченным.
– Пойдем, – велит Джимми, протискиваясь через дверцу стойки. – Доставим тебя домой. – Он стоит рядом со мной. Это самое близкое расстояние с того момента, как мы переспали, и это вызывает сложные и неприятные ощущения. Не могу поверить, что поставила свой брак под угрозу. Я люблю Ноя. Я хочу провести с ним всю оставшуюся жизнь – ту жизнь, которую мы построили для себя. Но не могу отрицать, что меня тянет к Джимми. Эти двое мужчин олицетворяют разные стороны меня: Джимми – путь в мое прошлое, а Ной – мое будущее.
– Нет. – Это звучит резко и грубо, но мне нужно, чтобы он прислушался ко мне. – Я прекрасно справлюсь сама.
– Ты пья…
– Я сказала «нет»! Я вполне способна позаботиться о себе сама. Я не нуждаюсь в тебе, – говорю я. А потом подаюсь ближе и говорю, понизив голос, чтобы меня мог услышать только он: – Я не хочу тебя.
Оставив Джимми стоять на месте, я стремительной – хотя на самом деле скорее шаткой – походкой покидаю паб. Даже в разгар лета ночью в Молдоне холодает, и я жалею, что не взяла с собой куртку. Обхватываю свое туловище руками и направляюсь в сторону маминого дома. Я до сих пор не могу назвать его родным домом.
В переулках темнее, чем на ночных улицах Лондона. Меньше машин, меньше фонарей, и я ускоряю шаг. Тени играют со мной в пятнашки, и каждый раз, когда на улице появляется одинокая машина, я отступаю подальше от дороги, как будто водитель, проезжая мимо, может затащить меня в свою машину. Я уверена, что это просто сказывается дух последних недель, но ощущение, будто я не одна, снова давит мне на плечи.
Я напоминаю себе, что не в первый раз сталкиваюсь с насилием, неизбежным при моей работе. Именно поэтому я приучила себя к тому, что лучше сразу погружаться в самые страшные моменты дела, а не откладывать их на потом. Я все равно не смогу от них убежать. То бесчувствие, о котором говорят другие юристы, да и журналисты тоже, – то, которое наступает от слишком частого соприкосновения с тьмой, – еще не затронуло меня. Я по-прежнему ощущаю все. Всю эту боль.
Айя как-то спросила меня, не проецирую ли я на судебные дела собственную боль. Травма, подобно газу, всегда найдет путь наружу, если он есть. Она неизменно заставляет все обстоятельства казаться чем-то личным. «Может, я просто очень впечатлительный человек? И мои чувства острее, чем у других?» – отозвалась я. В ответ на это она выразительно сцепила руки на коленях и задала следующий вопрос. Однако в данном случае границы, несомненно, оказались размыты: смерть и тьма, связанные с моей работой, стали личными. Слишком личными.
Снова оглядываюсь через плечо, уже, наверное, в четвертый раз с момента выхода из паба, но все, что я вижу позади себя, – это сплошная чернота. Впереди, в пятидесяти метрах от дороги, ярко светят огни полицейского участка, и я перехожу на бег.
Я продолжаю бежать, когда она возникает прямо передо мной. Не думаю, что это намеренный психологический прием: судя по виду, она, так же как и я, сильно удивлена тем, что мы едва не столкнулись.
– Джастина, – произносит она.
– Сержант Роуз. – Я тяжело дышу и остро осознаю`, что от меня исходит сильный запах алкоголя.
– Вы направляетесь домой?
Я киваю, хватая ртом воздух и пытаясь выровнять дыхание.
Она смотрит на меня сверху вниз, между нами возникает стена молчания. Я чувствую, что всякая надежда на совместную работу рассеялась. Мы больше не можем создать видимость сотрудничества. То, как она смотрит на меня, говорит о том, что игра, в которую мы играли, закончилась. Мы перешли на следующий уровень.
– Я работаю допоздна. В этом городе бывают интересные дела. – Сержант указывает на стопку папок, зажатых у нее под мышкой.
– Верно. – Я снова киваю, полагая, что она имеет в виду дело моего отца.
– Да, верно, – вторит Сорча, но не делает ни малейшего движения, чтобы уйти. Мы так и стоим друг против друга, никто из нас не хочет отступать.
– А, это вы, сержант Роуз, – раздается голос, в котором я узнаю голос Джимми, а потом и он сам возникает из темноты.
Похоже, в этом городе у людей есть привычка скрываться в тени, а потом появляться, когда их меньше всего ждешь. Это придает всему местечку некую непредсказуемость. Мне вспоминается откровение Джимми о том, что город кишит масонами. Неужели это всегда было здешней особенностью? Почему Молдон всегда ощущался таким замкнутым? Городом, полным тайн? Внезапно это кажется мне очень важным, и я упрекаю себя за то, что в свое время не задала побольше вопросов. Надеюсь, когда я протрезвею, не забуду заняться этим.
Пока же я поворачиваюсь к Джимми. Он преследовал меня? А как насчет того дня, когда я пыталась убежать от своих мыслей? Тогда это тоже был он? И на похоронах он поспешил прийти мне на помощь. Он следит за мной? Не слишком ли пристально? Или я вижу закономерности там, где их нет? В любом случае психологический эффект нарушен, и сержант Роуз натянуто улыбается, слегка кивая нам обоим, а затем направляется дальше.
Как только сержант скрывается из виду, я начинаю яростно шипеть на Джимми за то, что он последовал за мной. Мне не нужна нянька. Тем более такая, которая таится в темноте, внушая мне,
