Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Внезапно, к своему облегчению, он вышел к реке. План города сообщил, что она называется Урумеа, если только это не было просто испанское или баскское слово, означающее реку вообще. Она петляла через весь Сан-Себастьян, пронизывала его везде и всюду, словно кишечный тракт этого города.
До стоянки такси идти пришлось довольно долго. Он показал водителю смятую квитанцию о сделанной ставке, на обратной стороне которой написал печатными буквами название больницы. Такси рвануло с обочины так внезапно, что Терри отбросило прямо на сиденье. Он выругался. Водитель, должно быть, услышал знакомое слово, потому что весело покосился на него в зеркало заднего вида и рассмеялся.
Больница находилась на склоне невысокого холма. У неё была черная крыша, увенчанная рядом куполов, и терракотовые стены, а с фасада – белые колонны и балкончики. Некоторое время Терри ходил взад-вперёд перед воротами. Думал, что где-нибудь поблизости наверняка найдётся бар, но такового, похоже, не имелось. Выше по дороге был отель, но он выглядел слишком пафосно. Такие места нервировали его.
У него не было плана. Он никогда не строил планов. В этом смысле Терри был суеверен. Всё всегда складывалось само собой – или, может быть, у него была фартовая рука? Однако его знаний хватало, чтобы понимать: удачи не существует, это просто слово. Если верить в удачу, то придётся верить и во всё то, во что верил Пинки, – в Бога, Деву Марию, святых, ад, вечные муки и прочую лабудистику. Нет, нету на свете никакой удачи, никаких совпадений, никаких фартовых рук, только сила воли и решимость. Плюс – нужно сохранять хладнокровие. Что бы ни происходило, следует сохранять хладнокровие и не суетиться. Той ночью на причале с Перси он проявил суетливость – ну вот и сами видите, что случилось.
На повороте дороги он заметил старомодную кованую скамейку и присел отдохнуть. Жара утомляла. Отсюда Терри ясно видел ворота больницы. Он не ожидал, что мишень вот так просто возьмёт и выйдет на улицу. А даже если и выйдет, он, вероятно, не узнает её на таком расстоянии. Сказать по правде, он не был уверен, что узнает её, даже если встретится с ней лицом к лицу. У него была только её фотография, переданная вместе с пачкой денег тем же самым жидёнком, у которого он прикупил в Дублине пистолет. Студийный снимок, дело рук профессионала. Она стояла в бутафорском подобии беседки рядом с бутафорской колонной и на фоне рисованной декорации. Худосочная дамочка с тонким лицом, маленьким ртом и костлявыми плечами, туго обтянутыми тканью дорогого на вид платья. Фотография, надо думать, была сделана в день её рождения или по какому-то другому поводу, повод же имел место как минимум лет шесть или семь назад, и за это время она наверняка изменилась. Женщине достаточно сделать новую причёску и нанести другой макияж, и она будет выглядеть как совершенно другой человек.
Терри решил, что нужно позвонить в больницу и спросить о ней. Можно было бы сказать, что он приехал сюда на отдых и что кто-то сказал ему разыскать её. Ухмыльнулся про себя. «Здравствуйте, мисс Латимер, вы меня не знаете, но один парень в Дублине попросил меня передать вам вот это…»
Стоял погожий день, солнце грело лицо и тыльную сторону ладоней. Небо просветлело и приобрело нежный оттенок голубизны, подобный цвету скорлупы птичьего яйца, а в воздухе витал аромат какого-то цветка или кустарника, который напомнил ему об остром, смуглом, маслянистом запахе Малышки.
Да, в пользу Испании можно было сказать многое. Он не прочь пробыть здесь несколько месяцев. Может, стоило бы подыскать тут какого-нибудь решалу с кое-какими деньжатами в кармане, вроде Перси Антробуса. Насколько он слышал, здесь жило много англичан. Это было место, куда можно отправиться, когда дома становится слишком жарко. Был один парень, тоже еврей, который устроил налёт на ювелирную лавку в Хаттон-Гардене. Кто-то на него стукнул, ему пришлось смыться, и он выбрал Испанию в качестве укрытия. Звали его Соломонс, но все называли его Солли. У Реджи Крея имелась по этому поводу шутка, что-то там про Коста-дель-Солли. Вокруг полно ребят вроде него. Да, можно будет и так. В случае чего…
Подъехал автобус, он остановил его и сел. Возникла накладка из-за того, что у него не оказалось нужной суммы за проезд, и в конце концов Терри просто швырнул горсть монет водителю на колени и зыркнул на него взглядом, который заткнул ему рот. Шины гудели, катясь по извилистой дороге. К счастью, автобус направлялся в центр города, и вскоре Терри узнал площадь со зданием с двумя пушками, где останавливался ранее, чтобы выпить пива. Можно было снова вернуться в прежнее заведение и пропустить ещё стаканчик. Спешить некуда. Времени было завались. В работе, которую он выполняет, нет места спешке. Спешка может оказаться фатальной.
Фатальной! Ловко сказано. Встреча с ним тоже теперь может в любой прекрасный день стать кое для кого фатальной. Терри усмехнулся и неторопливо пошёл через площадь, залитую утренним светом.
39
Утренний завтрак в «Лондресе» показался Фиби некой нелепой пародией на нормальную жизнь, хотя при других обстоятельствах фарсовые аспекты этого события доставили бы ей удовольствие. Все вчетвером – Квирк и Эвелин, Страффорд и она сама – чинно сидели за столиком у окна в столовой, словно актёры какой-нибудь комедийной пьески о состоятельной семье из среднего класса, отдыхающей за границей. Даже свет из окна бил в глаза с какой-то неправдоподобной силой, как будто его источником являлось не солнце, а целая батарея продуманно расставленных дуговых ламп на софитах. Когда они только вошли и официант принялся рассаживать их по местам, Фиби заметила, что многие другие гости подняли на неё глаза и расплылись в тёплых и, кажется, одобрительных улыбках, словно отдавая дань покрою сценических костюмов квартета и убедительной манере игры. Её и Страффорда можно было бы принять за недавно поженившуюся пару – в ней всё ещё сохранялось нечто от молодой невесты, он вполне сошёл бы за любящего мужа постарше, в то время как Квирк и Эвелин, по-видимому, приходились родителями кому-то из них, скорее всего, ей.
Уже накануне вечером она убедилась, что между Страффордом и её отцом не наблюдается никакой симпатии. Этим утром Квирк был подавлен, опустил голову над тарелкой и говорил мало. Эвелин же, словно в попытке уравновесить его угрюмость, трещала без умолку.
– Дорогая моя, – сказала она Фиби, –
