Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
– Это Старый город, – сказал Квирк, не оборачиваясь. – А вон там набережная.
Бары всё ещё были открыты, мигали разноцветными огнями, звенели еле слышной гитарной музыкой.
«Ох, зачем я только поддалась на уговоры, зачем только приехала?» – с беззвучным стоном подумала Фиби.
37
Отель оказался приятным сюрпризом. Она ожидала увидеть нечто унылое и выцветшее, но уж точно не это элегантное заведение. Квирк согласился, что гостиница и впрямь неплоха, и даже выдавил улыбку.
Когда они вошли в вестибюль, Фиби поискала глазами Эвелин, но Квирк сказал, что та, вероятно, устала от столь долгого ожидания и пошла спать. Фиби подумала, что поезд вообще-то опоздал не по её вине.
– О, а мне так не терпелось с ней увидеться – сказала она.
В обычной ситуации не дождаться их приезда означало бы проявить невежливость, но Эвелин – случай особый. А всё-таки жаль, что её здесь нет. Она оказывала смягчающее воздействие на мужа, который, как подозревала Фиби, немного её побаивался.
Страффорд отступил, опасаясь вставать между отцом и дочерью. О бурном нраве Квирка ходили легенды.
– Как насчёт рюмочки на сон грядущий, – сказал Квирк. Это был не вопрос.
Чемоданы ушли вместе с носильщиком. Администратор, до нелепости красивый, оказался высоким и худощавым мужчиной с напомаженными смоляными волосами, гладко зачёсанными назад, и аккуратными чёрными усиками. На лице его застыло выражение презрения.
Фиби и Страффорд расписались в книге регистрации жильцов, отдали свои паспорта, и Квирк повёл их в бар. Они были там одни. На полке за стеклом стояла большая, искусно детализированная модель парусника. Они сели за низкий столик. Снаружи доносился слабый звук мягко падающей волны. Также Фиби почему-то ощущала, что всё вокруг залито лунным светом, хотя она и не заметила луны по дороге. От чужеродности всего окружающего голова шла кругом, но в то же время в поле зрения не было ничего такого, чего бы девушка не узнала: пепельница на столе, мягкий ковёр под ногами, глянцевая темнота в окнах – всё было как дома.
Из сумрака вынырнул, кланяясь и улыбаясь, пожилой официант. Фиби попросила бокал вина.
– Тут есть местное белое вино, которое тебе понравится, – посоветовал Квирк. Сказал официанту что-то, чего она не расслышала. Страффорд взял только минеральную воду, и Квирк не смог скрыть презрения. Себе он заказал «Джеймисон».
Страффорд побарабанил пальцами по подлокотнику кресла и равнодушно огляделся. Фиби подумала, что ни разу в жизни не встречала столь бесстрастного человека. Это в нём наверняка говорит его протестантское происхождение, сказала она себе и тут же ощутила укол вины.
Официант подошёл с напитками, маленькими стеклянными пиалами с крекерами и оливками, а также рулетиками из сырой ветчины на зубочистках.
Фиби пригубила глоток вина. Оно играло крошечными пузырьками. Они попали Фиби в нос, и ей пришлось сдержать чихание.
Она обернулась к Квирку:
– Итак – Апрель жива, и ты её видел.
Лишь сейчас она впервые упомянула в разговоре подругу. Квирк возмущённо вскинулся.
– Я думаю, что это она, – сказал он, защищаясь. – За этим ты здесь и нужна – подтвердить, что я прав, или наоборот.
– Ты же вроде говорил, что ужинал с ней вместе с Эвелин? Ты сказал ей, что знаешь, кто она такая?
Квирк не ответил, только поджал губы и отвернулся, как будто она обвинила его в какой-то детской оплошности.
Фиби сделала всего несколько глотков вина, но внезапно почувствовала головокружение. Поставила свой бокал и не особо уверенно поднялась на ноги.
– Я себя нехорошо чувствую, – пожаловалась она. Квирк нахмурился, как будто с неодобрением. Теперь уже её можно было уподобить непослушному ребёнку. – Это всё перелёт. Думаю, мне пора спать.
Страффорд, благовоспитанный до рези в зубах, тоже встал, выпутываясь из объятий кресла так, словно разматывал отрезок особенно гибкой верёвки. Фиби прошла мимо него и направилась к лифту.
Опять словно из ниоткуда возник старый официант. Опередил девушку, открыл дверь лифта, с улыбкой проводил её внутрь и вошёл следом. В кабинке им двоим едва хватало места. От старика несло пылью и кухонными полотенцами. Он стоял, наклонившись к ней с застывшей улыбкой, и что-то быстро говорил, как она предположила, на испанском – или у басков свой собственный язык? Его голос походил на шелест сухих листьев, скользящих по тротуару. Пока древний лифт с лязгом поднимался, они мельком видели следующие друг за другом этажи – каждый с идентичным коридором, ведущим вдаль. Голова закружилась ещё сильнее.
У официанта был ключ от её двери, так что старик поспешил вперёд и открыл её номер. Снова двинулся следом, почти наступая на пятки. Она нашла кошелёк, сунула ему не глядя какую-то монету – неизвестно какого номинала – и, к её облегчению, официант удалился, покачивая головой и что-то подобострастно бормоча. Последним, что увидела Фиби, когда он медленно закрыл за собой дверь, стала его улыбка, зависшая в воздухе, как у Чеширского кота.
С секунду она стояла посреди комнаты, приложив руку ко лбу. Подумала, что у неё, возможно, начинается лихорадка. В голове по-прежнему стучали колёса поезда. Она была плохой путешественницей. Снова раскаялась в том, что приехала сюда, – почти с надрывом.
Фиби выключила свет и отдёрнула занавеску. Фонари вдоль набережной светились серым, как головки одуванчиков. За ними тёмным блестящим пятном разливалось море, вспыхивая то и дело фосфоресцирующим барашком на гребне волны. Окна домов на окружающих холмах сияли жёлтым. Странно было думать, что за каждым из этих окон есть люди, с которыми она никогда не встретится, никогда их не узнает, сотни, тысячи, бесчисленное множество людей. Её обуревала непроницаемая загадка чужих жизней. То, что она приняла за окно, на деле оказалось толстой стеклянной дверью длиной до пола в тяжёлой деревянной раме. Она открыла её, вышла на узкий балкон и положила руки на кованые перила. Ночной воздух был прохладен, но приятен. Фиби глубоко втянула в лёгкие запах моря.
Если Апрель не умерла, то ведь она где-то есть, сейчас, в этот самый миг, что-то делает, о чём-то думает, живёт своей жизнью…
Внезапно, к своему ужасу, Фиби расплакалась.
* * *
Внизу же Квирк подозвал скрипучего официанта и заказал ещё виски. У Страффорда ёкнуло сердце. Этот день, такой долгий и полный испытаний, вычерпал из него все силы. Он подумал о номере, ожидающем его наверху, – обезличенном, нетребовательном, о пространстве, которое ничего о нём не знало. Подумал о высокой широкой кровати, о гладких простынях и прохладной бочине подушки под щекой.
