Бюро темных дел - Фуасье Эрик
Через десять минут, когда Фланшару с подчиненными удалось восстановить некоторое спокойствие на бульваре, бонапартистов уже и след простыл.
– Какое фиаско! – вздохнул комиссар. – Этот дьявол Латур опять нашел способ от нас ускользнуть. Верн, ну что же вы?! Неужели и правда не смогли ничего сделать, чтобы помешать ему уйти?
Валантен сунул палец в дыру на рукаве своего редингота:
– Отклонись лезвие ножа чуть левее, и сейчас некому было бы отвечать на ваши вопросы. Жаль, не удалось найти того, кто подал им сигнал тревоги…
– Ба! Какая разница? – пожал плечами Фланшар. – Наверное, они поставили кого-то на стрёме, а мы его прозевали. Главное, что вы невредимы, а женщина, которой удар ножом достался вместо вас, ранена не смертельно. Однако префект устроит мне головомойку за то, что мы упустили Латура…
Валантен молчал. Он и правда чудесным образом избежал смерти. На сей раз удача действительно приняла его сторону – надо было радоваться, но Валантену что-то мешало возблагодарить судьбу за счастливое избавление от случайной опасности. Он пытался убедить себя, что всему виной его расшалившееся воображение, но не мог отделаться от мысли, что голос таинственного бонапартиста, предупредившего соратников, показался ему смутно знакомым.
Глава 31. Воспоминания
Распрощавшись с Фланшаром и его сотрудниками у дверей Префектуры полиции, Валантен нашел прибежище в первом попавшемся кафе. После того как он на волосок разминулся со смертью, ему необходим был добрый глоток чего-нибудь бодрящего. Комиссар проявил понимание и отправил его отдыхать до завтрашнего утра, напоследок строгим тоном еще раз напомнив молодому инспектору воздержаться от безрассудного самоуправства и дождаться результатов его разговора с префектом, перед тем как продолжить расследование. «Благоразумие – мать безопасности», – добавил Фланшар, сделав акцент на последнее слово, чтобы Валантен, памятуя о том, что он служит в бригаде «Сюрте», то бишь стоит на страже общественной безопасности, точно не пропустил мимо ушей попытку начальства скаламбурить.
Допивая за столиком третью рюмку «Флок де Гасконь»[65], инспектор потихоньку приходил в себя. Сегодня он подвергся смертельной опасности в пятый раз за последние две недели. Сначала было нападение в тумане, потом произошла стычка с членами «Якобинского возрождения», которые чуть не казнили его в погребе «Трех беззаботных коростелей»; на следующее утро он мог погибнуть на дуэли с Фове-Дюменилем, а через два дня Гран-Жезю со своими подручными устроил ему западню на острове Лувьера. А теперь вот атака бонапартиста с ножом… В суматошной толчее на ярмарке все произошло так внезапно, выпад был столь стремительным и яростным, что Валантен даже не успел по-настоящему испугаться. Однако сейчас мысли именно об этом последнем покушении на его жизнь отзывались во всем теле неприятной дрожью. Возможно, именно оттого, что он совсем не ожидал удара ножом в толпе, и возникло у Валантена отвратительное чувство, что он мог вот так глупо умереть из-за дела, которое того не стоило и практически не имело к нему отношения.
Впервые с тех пор, как он поступил на службу в полицию, Валантен четко осознал всю опасность выбранного для себя нового образа жизни. Пришедшее понимание, что он может погибнуть, не успев достичь единственной значимой в его глазах цели – покончить со злодеяниями Викария и вернуть полную свободу несчастному Дамьену, – повергло его разум и чувства в смятение. И одновременно ему открылся весь масштаб собственного одиночества. Не было на свете ни единой живой души, с которой он мог бы поделиться своей растерянностью и отчаянием, не было у него ни родственников, ни настоящих друзей, у которых люди обычно ищут утешения. Валантен не поддерживал близких отношений ни с кем, за исключением профессора Пеллетье, а тот был настолько поглощен научными исследованиями, что видеться с ним удавалось лишь урывками. После смерти отца молодой человек, по сути, разорвал все связи даже с ровесниками и вел жизнь отшельника или монаха. Не переоценил ли он при этом свои силы? Возможно ли вершить на земле великие дела, отгородившись от мира живых высокой стеной?
Такой ход мыслей мало-помалу привел его к единственному человеку, который недавно проявил о нем заботу и приязнь. Вернее, проявила. Аглаэ Марсо. С самого знакомства Валантен чувствовал влечение к этой хорошенькой актрисе, а потом неожиданная буря эмоций, которую она вызвала в нем, повергла молодого инспектора в растерянность. Девушка демонстрировала редкостное свободомыслие и в речах, и в поступках. Она не побоялась пойти против общественного мнения, рискнула своей репутацией, когда без колебаний явилась в Префектуру полиции, наврала там с три короба, а потом проникла в его апартаменты – и все ради того, чтобы отговорить малознакомого мужчину рисковать жизнью на дуэли.
А что он, со своей стороны, сделал для нее?
Он просто-напросто был сбит с толку разноголосицей новых, ранее неведомых ему чувств, не мог ни подавить их, ни внятно выразить, поэтому воспользовался первым же надуманным предлогом, чтобы сжечь все мосты. Ведь он даже не был до конца уверен, что в его потайной комнате действительно кто-то побывал. Ему показалось, всего лишь показалось, что некоторые его вещи лежали не совсем на своих местах. Может ли он подписаться под этим сейчас? Накануне дуэли он так нервничал, что мог сам переложить документы на столе, не отдавая себе в том отчета, – к примеру, когда несколько часов провел в потайной комнате, колдуя над замками на ящике с дуэльными пистолетами. Да, сейчас, когда Валантен пытался спокойно выстроить в голове события того вечера, ему представлялось уже почти бесспорным, что именно так все и было. В любом случае, Видок его совершенно успокоил по поводу нравственных принципов Аглаэ. И это он, Валантен, повел себя с ней как последний предатель и грубиян.
Решив искупить свою вину, если, конечно, еще было не поздно это сделать, молодой человек попросил официанта принести ему чистый лист бумаги и письменный прибор. Дрожащей рукой он в спешке набросал записку, сообщив Аглаэ, что, к его величайшему сожалению, упустил возможность увидеть ее в новой роли – обстоятельства непреодолимой силы, дескать, помешали ему в последний момент явиться на премьеру в театр, но таковы уж, увы и ах, издержки его профессии… Попутно он выразил надежду, что Аглаэ не таит на него обиду, и заверил, что непременно побывает на одном из ее ближайших спектаклей.
Когда письмо было готово, он сложил лист бумаги и подозвал парнишку – тощего взлохмаченного шалопая лет двенадцати с шустрым любопытным взглядом, – который убивал время, глазея, как клиенты за соседним столиком играют в кости. Валантен дал ему двухфранковую монету и попросил отнести послание в театр мадам Саки. На всякий случай он пообещал еще два франка, если парнишка управится со своей задачей быстро и вернется до трех часов. После этого, поскольку он с утра ничего не ел и алкоголь уже начинал кружить голову, инспектор заказал себе полноценный обед.
Спустя два часа, когда Валантен покидал кафе, на сердце у него стало заметно легче, а желудок приятно потяжелел. Оставалось чем-то себя занять до вечера. Фланшар запретил ему до новых распоряжений приближаться к главным фигурантам дела. Комиссар заявил, что, во-первых, нельзя их ненароком вспугнуть раньше времени, а во-вторых, ему надо было заручиться поддержкой начальства и удостовериться, что префект полиции прикроет своих подчиненных, если им дадут добро вплотную заняться виконтом де Шампаньяком. Обреченный на бездействие, инспектор приготовился к тому, что день будет долгим. Шагая по улице Фур, он увидел проезжавший мимо катафалк и в конце концов решил направить свои стопы к Южному кладбищу[66].
Когда он подходил к некрополю, зарядил дождь, мелкий, но густой и настырный. Погода опять соответствовала обстоятельствам. Новое кладбище, открытое в 1824 году, пока еще казалось загородным парком: здесь раскинулись широкие лужайки, размеченные купами деревьев, а сторожка была оборудована в одной из старых мукомолен Парнасского холма. Надгробий пока еще было мало, и все они разместились в северной части кладбища, как будто мертвые стеснялись дать себе волю и занять территорию, слишком прекрасную для них.
