Плохая кровь - Сара Хорнсли
Как раз в тот момент, когда я отпускаю последних бегунов и их провожают к стартовому берегу, из-за поворота появляются оставшиеся на ногах участники предыдущего забега – они возвращаются с другого берега реки, сплошь в синяках, крови и с ног до головы покрытые густой грязью. Джимми, выделяющийся на фоне толпы, шагает чуть ли не первым. Конечно, он оказался одним из самых быстрых бегунов. Его рыжий парик покрыт бурыми полосами и слипся крупными клоками. Я не могу удержаться от смеха, когда он направляется ко мне, ухмыляясь.
– Неужели было так весело? – спрашиваю я.
– Безусловно. Тебе стоит как-нибудь попробовать. – Он трясет головой, склонив ее на сторону, как будто у него в ухе застряла грязь.
– Нет, спасибо, я пас.
– Как хочешь. Но тебе может оказаться полезным время от времени давать себе волю.
Грубо, но, наверное, это правда. Я не умею расслабляться и веселиться. И никогда не умела – пока в моей жизни не появился Джейк. И уж точно я оказалась не способна на это после его ухода. Я боюсь, что, если сброшу с себя все лишнее, уже никогда не смогу натянуть эти покровы снова.
Останусь нагой, и все увидят меня.
Осудят меня.
Нет, я так не могу.
– Но у меня есть один вопрос. – Я надеюсь, что он хотя бы скажет мне имя барменши.
– У тебя всегда есть какой-нибудь вопрос, ничего другого я и не ждал. – В его голосе нет досады, скорее он звучит понимающе. Словно Джимми давно известно, что я постоянно задаю вопросы, и ему это нравится.
– Не люблю разочаровывать. – Я вздрагиваю. Неужели я сейчас флиртую с ним?
– Хорошо, но сначала мне нужно принять душ. Я едва слышу тебя из-за этой грязи в ушах… Может, закончишь сейчас свои дела и мы поболтаем у меня дома – позже, когда я приведу себя в порядок?
Я соглашаюсь – мне годится любой предлог, лишь бы сбежать от плакатов с лицами Макса и отца, смотрящими на меня сверху вниз, – и встаю, чтобы уйти, пока он набрасывает на измазанные грязью плечи полотенце.
Глава 30
Книжный шкаф Джимми украшают фотографии – его и Макса. На полках стоят книги с громкими именами авторов и в твердых переплетах – такие книги обычно читают серьезные люди. Я слегка удивляюсь, но уговариваю себя не быть столь предвзятой. То, что Джимми выглядит человеком, который все делает сам и управляет собственным пабом, не означает, будто он не интересуется литературой. Я напоминаю себе, что все мы полны сюрпризов. Если б Джимми знал обо мне всю подноготную, вряд ли он захотел бы мне помочь. А если бы Ной знал? Я отмахиваюсь от этой мысли. Отбрасываю эту вероятность. Ной никогда не узнает.
В углу комнаты стоит старый, но красивый проигрыватель, а рядом с ним целый шкаф, отведенный под коллекцию пластинок. Они выстроились на полках от пола до потолка, и разноцветные края конвертов создают своеобразный гобелен, который притягивает взгляд.
Я слышу, что наверху все еще включен душ, и пробегаю пальцами по конвертам с пластинками, пока не нахожу нужный мне альбом: «Parachutes» группы Coldplay. «Yellow» была любимой песней Макса, сколько я себя помню. В то лето, которое мы провели втроем – я, Макс и Джейк, – мы почти каждый вечер, сидя у воды, слушали ее на портативном CD-плеере Макса. Это стало почти ритуалом, означающим переход от дня к ночи. Я осторожно вынимаю пластинку из конверта, заинтересованная тем, что это специальное издание с полупрозрачным желтым винилом, и ставлю ее в проигрыватель. Опускаю иглу, как когда-то учил меня папа. Наслаждаюсь тихим потрескиванием в динамиках и, когда музыка заполняет гостиную, закрываю глаза.
Я снова вижу лицо Макса, который оживленно смеется над чем-то – скорее всего, надо мной и Джейком, – и чувствую, как солнце обжигает плечи. Но затем, по мере того как музыка набирает обороты, образ тускнеет и превращается в шквал других воспоминаний: лицо отца, весь день наблюдавшее за мной на набережной с плаката длиной шесть футов и шириной три фута; лицо Макса, которое теперь красуется на таком же плакате рядом с ним.
Я хочу оставаться сильной, но, когда песня подходит к концу и музыка затихает, мне кажется, что она забирает с собой все оставшиеся у меня силы. Я всегда избегала «грязевых забегов» именно по этой причине – мероприятие, проводимое в честь отца, мне слишком сложно переварить. Даже спустя столько лет терапии я еще не готова к этому. И теперь изображение Макса пари`т с ним вровень, как будто они буквально скроены по одной мерке. Но Макс был совсем не похож на отца. Я хочу сорвать эти плакаты. Разорвать. Сжечь.
Слышу скрип двери и осознаю, что позади меня кто-то есть. Медленно открываю глаза.
– Макс любил эту песню, – говорит Джимми со слабой и грустной улыбкой и проходит мимо меня, чтобы поставить ее снова.
Я киваю, но больше не концентрируюсь на музыке. Джимми стоит в нескольких футах от меня, вокруг его талии обернуто белое полотенце. Он все еще мокрый после душа.
Когда он делает шаг мне навстречу, я понимаю, что так ничего и не сказала.
Джимми уже на расстоянии прикосновения, и я понимаю, что должна отойти назад. Я люблю Ноя. Я его жена, а он – мой муж. В горе и в радости. Это были обеты, которые мы дали друг другу, и я их приносила искренне.
Но я вижу тоску в глазах Джимми. Это свидетельствует о том, что он страдает так же, как и я. Что этот день был тяжелым не только для меня, но и для него. И мне приходит в голову, что если мы будем действовать заодно, если я смогу избавить его от этой боли, то, возможно, и он сможет избавить меня от моей.
Не задумываясь, я целую его. Крепко и напористо. Это не нежность и не любовь. Это жажда. Это боль. А мне нужно почувствовать что-то иное. Что-то, кроме непреходящей ярости, кипящей в моих жилах. Джимми прикусывает мою губу и прижимает меня к стене, давая понять, что ему это тоже нужно.
Я больше не вспоминаю о Ное. По крайней мере, в ближайший час или около того. У меня всегда хорошо получалось вытеснять из мыслей правду.
* * *
Мы лежим на полу в гостиной, и Джимми снова ставит «Yellow». Интересно, это своего рода признание
