Плохая кровь - Сара Хорнсли
– Не то чтобы случилось, но сержант-детектив местной полиции постоянно задает мне вопросы о той ночи, когда умер папа, и теперь я не могу отделаться от мысли, что, возможно, все это как-то связано. Смерть Макса, смерть папы, даже арест Джейка.
– Понятно. И почему ты считаешь, будто нужно копать в этом направлении? Не считая навязчивости детектива, конечно.
– Потому что я сумасшедшая.
– Мы не употребляем это слово, – напоминает Айя, поджав губы.
– Извини. Если честно, я не знаю. Я чувствую себя бесполезной, но в то же время мне кажется, что сержант может быть права. Я что-то упускаю. – Придерживаю язык, напоминая себе, что нужно действовать осторожно. Трудно соблюдать подобный баланс: быть открытой и честной и в то же время оберегать тайны.
– Что ж, наш мозг очень хорошо умеет подавлять воспоминания. Возможно, эта ситуация что-то затрагивает в твоей памяти. Что-то, что тебе тяжело вспоминать. Прояви доброту и терпение к себе. Если в прошлом действительно что-то есть, то после должных усилий оно вспомнится.
Я улыбаюсь. Это очень великодушно с ее стороны – относиться ко мне с таким пониманием. Вот бы в мире было побольше людей, подобных Айе!
– Ты хочешь это сделать? – спрашивает она, и я предполагаю, что это означает, хочу ли я приложить «должные усилия»? Хочу ли я проверить, действительно ли в глубине моей души таится нечто, достойное внимания? Я могла бы сказать ей, что это, несомненно, правда, но рассказ о моих тайнах не приблизит меня к раскрытию секретов Макса. А я здесь именно ради них. Поэтому отвечаю:
– Конечно, – и прикладываю сознательное усилие к тому, чтобы выпрямить руки, сложенные на груди. Я должна показать, что готова.
– Отлично. Ты сказала о Максе, Джейке и своем отце, но не упомянула маму. Ты говорила с ней о чем-нибудь из этого? Спросила, какого мнения она о вопросах сержанта-детектива?
– Нет, – отрывисто произношу я. Ладно, возможно, я не готова.
– Почему? Как ты думаешь, за что ты на нее так зла?
– За все. За все, что было в моем детстве. За то, что мама была такой слабой. Она постоянно отгораживалась от нас. Постоянно осуждала нас. – Не знаю почему, но на этот раз я ловлю себя на том, что не могу остановиться, мой голос становится все громче и громче с каждой новой фразой, с каждой названной причиной. Я открыла шлюзы, и теперь поток льется наружу. – Я виню ее.
– В чем?
Я знаю, что для Айи это прозвучит полной бессмыслицей. Я опустила слишком много подробностей. Но я не могу больше держать это в себе. Я виню свою мать в смерти отца, и не только в этом.
– В том, что не защитила меня. – Я забегаю вперед и знаю это, но мой мозг работает слишком быстро.
– От Остина? – спрашивает Айя, и я мотаю головой. – Тогда от кого?
– От моего отца. – Осознав только что сказанное, я поднимаю глаза и вижу на лице Айи выражение, которое никогда ранее не фиксировала. Она в замешательстве.
Я совершила свою первую крупную ошибку.
Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, пока обе пытаемся осознать случившееся сейчас. А потом Айя вновь берет инициативу в свои руки. Неизменно профессионально.
– Почему тебя нужно было защищать от твоего отца, Джастина? – мягко спрашивает она.
Я щиплю себя за бедра.
– Почему бы тебе снова не поведать мне о последнем своем разговоре с отцом? – предлагает Айя, в очередной раз доказывая, что ее услуги психотерапевта стоят каждого пенни, заплаченного за них.
– Мне пора, – говорю я и прерываю связь, пока она – или я – не сказала еще что-нибудь.
Очень часто пациенты психотерапевта скрывают правду о себе в начале интенсивной терапии. Это часть процесса: надо разрушить стены, чтобы обнажить то, что они якобы защищают.
Айя однажды сказала мне: выявить, где скрывается ложь, так же важно, как и узнать правду. Нужно выяснить, о чем лжет пациент, и понять, почему он лжет, – чтобы определить, какие части его личности нуждаются в исцелении. Какие части прошлого слишком болезненны, чтобы он мог хотя бы признаться в этом.
Но проблема в том, что этот процесс у нас с Айей идет уже шесть лет. У меня больше не должно было остаться секретов.
И уж точно не должно было остаться таких секретов, которые я не стала бы раскрывать.
Прежде
Джастина
– Это моя вина, – произнес отец Джастины, когда они оказались в ее спальне и за ними плотно закрылась дверь. Его тон был ровным, и то, что он взял ответственность на себя, немного смягчило боль. Джастина позволила себе опуститься на кровать.
– Я думал, ты достаточно взрослая, чтобы присоединиться к нам сегодня вечером, но, очевидно, я ошибался, – продолжил он, и Джастине потребовалось несколько секунд, чтобы осознать смысл его слов. Если б он только позволил ей все объяснить, ведь наверняка он просто неправильно понял…
– Но, папа, он…
– Никаких «но», Джастина. Остин – мой друг. Он хороший человек. Как бы ты ни расценивала случившееся, я уверен, что ты неправильно все поняла. Это моя вина. Ты все еще слишком молода.
«Скорее друг фирмы».
– Я отлично понимаю, что произошло, папа. – Если б только она могла сделать так, чтобы он выслушал ее, позволил ей сказать ему правду, тогда – она была в этом уверена – он пошел бы туда и воздал Остину Макнилу по заслугам. В конце концов, он был ее отцом. А она – его дочерью.
– Джастина. – Голос Джерарда изменился, в нем больше не сквозил скрытый яд – теперь этот яд сделался явным. Выражение его лица, обычно обаятельное и открытое, стало похожим на оскал. И в этот момент, когда Джастина сидела и смотрела на нависшего над ней отца, она полностью утратила дар речи. Она знала этот тон. Она слышала его сквозь стены, но никогда прежде он не был направлен на нее.
– Если тебе нельзя доверять, то мне придется взять дело в свои руки, – прошипел отец, окидывая взглядом комнату и открывая гардероб. Тот самый, который он заказал для нее на шестнадцатилетие. Когда отец повернулся к
