Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Ты была не одна?
– Я кокетничала с мальчиком.
Кокетничала так, что стало отчётливо видно, что под тонкой тканью белой майки ничего больше нет.
– С каким ещё мальчиком?
– Очень симпатичным. Он вышел из электрички и долго-долго разглядывал меня, не решаясь подойти. А потом спросил, можно ли меня сфотографировать, а я ответила, что можно, но только на мой телефон. Он сделал несколько снимков, я разрешила ему сесть рядом, и мы смотрели фото и смеялись. И смеялись так громко, что разбудили дежурного, который сидел у того конца эскалатора, у входа в зиккурат. Дежурный проснулся, пришёл и сказал, что хочет закрыть станцию на ночь, потому что ей нужно отдохнуть, а мы всё равно уже везде опоздали и придётся вызывать такси. А мы немножко побегали от дежурного, потом пошли по эскалатору пешком, потому что дежурный сказал, что раз мы такие шустрые, то можем подняться сами, и выключил электричество, но потом всё равно включил, потому что подниматься нам было высоко, а дежурный улыбался, думая, что я не вижу. И мальчик улыбался. И тоже хотел, чтобы я не видела, что он улыбается, наверное, потому что смущался своего желания быть со мной. Гулять со мной. И смущался радости того, что гуляет со мной. Я уже говорила, что была белая ночь? Мы обошли весь Васильевский остров и много говорили, но я не помню о чём. Мы просто говорили, смотрели на Город, на залив, на Неву, друг на друга и снова на Город. Нам было хорошо.
– Ты с ним виделась потом?
– Нет.
– Почему?
– Такие ночи невозможно повторить. Мы оба это поняли.
– Расставание было грустным?
– Расставание было счастливым. В такие ночи невозможно расстаться грустно.
– Почему ты вспомнила о той ночи?
– Потому что сейчас она не белая. Ты привёл меня в небелую ночь.
– Я не привёл, мы встретились.
– Ты ехал, но решил остановиться.
– Я не знаю почему.
– Ты увидел меня. Так бывает: ты едешь, или идёшь, или просто живёшь, а потом видишь её. Не обязательно меня. Ты видишь её. И вдруг понимаешь, что ехал к ней. Или шёл. Или жил. А может быть, и не жил до этого мгновения, а даже не следил за тем, как Время двигает стрелки часов. Знаешь, Времени нравится, когда его не замечают, но не безразлично, а счастливо, понимаешь разницу?
– Какая разница, если всё равно не замечают?
– Видишь, поэтому ты остановился – ты ищешь… Что ты хочешь мне показать?
На этот раз он понял вопрос.
И ещё понял, что не сможет больше прикидываться обыкновенным.
И спросил:
– Ты когда-нибудь заходила в Плутание?
– В Плутонию?
– Мне нравится, что ты читала эту книгу, но я говорил о другом. Неужели ты не знаешь, что в каждом Городе есть своё Плутание? Чаще всего оно уходит под землю, ведь где ещё плутать, как не там? Но в Питере плохо получается строить под землёй, поэтому устроили Плутание дворами, сплели их колодцы так, чтобы путаться и плутать.
– Но зачем? – удивилась она.
И услышала логичный ответ:
– По Городу можно бродить – и восхищаться, бродить – и наслаждаться, бродить – и радоваться, а можно – просто бродить, не зная, где окажешься и сможешь ли оказаться там, где хочешь. Для того придумано Плутание.
Сплетающее дворы-колодцы с бесконечными глазами-окнами, устремлёнными друг в друга. Выглядывая из них, становишься частью глаза и смотришь пред собой – в другие глаза, иногда затянутые плёнкой штор, иногда распахнутые напоказ, и очень редко ловишь взгляд ответный, интересный, проникающий, словно прикасающийся… взгляд. Или смотришь вниз, на камни двора, на людей, что сидят на лавочках, или машины, что стоят там, где должны стоять лавочки для людей. Или на машины, которые никогда не поедут, но продолжают стоять там, где не сидят на лавочках люди. Всё зависит от того, что за двор, на камни которого ты смотришь из глаза-окна. Но каким бы двор ни был – аккуратным или заброшенным, в нём всегда будет арка, выводящая твой взгляд – или тебя самого – на улицу или в соседний двор, ничем не отличимый от твоего или, наоборот, отличный всем на свете. Арка может оказаться узкой, в которой едва разминёшься с соседом, и широкой, где легко проедут две машины; свободной не только ветру, но и людям, или запечатанной красивыми воротами; ярко освещённой или полностью скрытой мраком, или играющей тенями одинокой пыльной лампочки, в которых, кажется скрывается большая угроза, чем в полной тьме. Арки бывают одиночными или открывающими длинную аркаду, далеко-далеко уходящую в таинственный Питер; аркаду, то и дело рассыпающуюся на короткие ответвления, заканчивающиеся тупиками дворов; и на длинные дороги, сходящиеся в большие перекрёстки и разбегающиеся вновь.
Аркаду, имя которой – Плутание.
– А где мы в него вошли?
– Ты не помнишь?
– Нет.
– Почему?
– Думала о чём-то.
– В первую арку ты вошла на Васильевском, а через три колодца повстречала меня.
– Давно?
– По ощущениям – часа полтора назад.
– А по времени?
– В питерских дворах Время тоже путается и начинает плутать. Здесь можно доверять только ощущению его… Стой!
Он схватил её за руку и резко утащил в сторону, заставив прижаться к стене. Мимо промчался автомобиль с погашенными фарами.
– Спасибо, – пробормотала она, думая, нужно ли ругаться на водителя-лихача.
Но пока думала, автомобиль уехал и ругаться стало ненужно.
– Иногда в Плутание заезжают на машинах, – рассказал он. – Это очень плохо, потому что Город недолюбливает машины везде, он считает, что здесь им совсем не место. Поэтому машины ездят по дворам, проезжают через арки, но не могут выехать на улицы. Тогда водители останавливаются и просят показать дорогу. Одни при этом грустны и растеряны, другие агрессивны и злы, но даже если ты уверена, что улица находится за следующей аркой – просто покажи рукой, но ни в коем случае не садись к ним, потому что на машине из Плутания не выбраться, и из машины не выбраться тоже. – Он помолчал. – Почти все мёртвые машины, которые ты видела во дворах, когда-то заблудились.
– А куда подевались водители?
– Лучше об этом не думать.
– А мы выйдем?
– Конечно.
– Почему ты так уверен?
– Меня не оставляет уверенное ощущение.
– Ощущение уверенности?
– Или уверенность ощущения.
– А где мы выйдем? – спросила она.
Он сначала наморщил лоб, видимо сверяясь с ощущением уверенности, а затем ответил:
– Думаю, где-то в районе Лиговки.
– Невозможно.
– Почему?
– Ты сам сказал, что я вошла в Плутание на Васильевском, но при этом точно помню, что не пересекала Неву.
– Это Плутание, детка, – улыбнулся он. – Питерское, а потому – совершенно невозможное.
Следующая арка вывела их на улицу, которая, конечно, показалась знакомой. Но доверять тому, что кажется, она не захотела и подбежала к табличке:
– Пушкинская?
– Подумаешь, немного ошибся, – пожал плечами он. – Но Лиговка совсем рядом.
– Мне не нужна Лиговка.
– А что тебе нужно?
– Понять.
– Если не сможешь почувствовать, то никогда не поймёшь, – вдруг очень серьёзно ответил он.
– Что я должна почувствовать? – тихо спросила она.
И услышала:
– По-настоящему почувствовать себя в Городе, с которым танцуешь.
23 апреля, воскресенье
– Если бы знала, чем всё закончится, я бы сама их наняла, – задумчиво произнесла Вероника, и не было понятно, шутит она или говорит всерьёз. Девушка недавно проснулась, но с кровати не поднялась, лежала на спине, заложив левую руку за голову, и разглядывала потолок. – В самый первый вечер наняла бы. Ну, может, во второй. Нет, во второй ты был без машины, а в такси не так романтично. Хотя нет, как раз в такси было бы романтично: ты бы обнимал меня всю дорогу, а я бы успокоилась и потихоньку заснула на твоём плече. Да, нужно было нанять их именно во второй вечер… И вообще, Вербин, какого чёрта ты вчера приехал на машине? В результате никакой романтики и я всю дорогу чувствовала себя ужасно одинокой.
– Я сидел за рулём, на соседнем сиденье.
– Я. Чувствовала. Себя. Одинокой. У тебя есть что сказать по этому поводу? Если нет, мог бы просто промолчать. А ещё лучше – извиниться перед тем, как промолчать.
– Извини.
– Правда? – У Вероники вспыхнули глаза, но она продолжила смотреть в потолок. – Очень хорошо. Хочешь что-то добавить?
– У тебя не очень удобный диван.
– Это старый диван, он мне дорог как память. Что ты ещё хочешь сказать?
– Кофе остывает.
– Ой, я совсем о нём
