Демон скучающий - Вадим Юрьевич Панов
– Здорово! А, ты за рулём! Бухать не будешь? Ничего, что я уже выпила бокал? Наш столик слева от входа. На тот случай, если ты меня не узнаешь, я сейчас закажу шесть кружек пива и тарелку чипсов. А, ты же за рулём… Ладно, потом попросим перелить пиво в пластиковые бутылки. Ведь главное, чтобы ты меня узнал…
///
По субботам с парковкой в центре города плохо независимо от времени года. И даже от времени суток. Люди едут отдохнуть, развлечься, по магазинам, и даже вечером, когда по большому счёту остаётся только «развлечься», машин на улицах много. Улица, на которой располагалась «Деловая тыква», напоминала привокзальный паркинг в момент прибытия пятничного «Сапсана», но Феликсу повезло: за дом до бара освободилось место и Вербин решил, что лучше пройтись пешком, чем рисковать и ехать дальше в надежде оставить машину на пятьдесят метров ближе.
Выйдя, Феликс постоял, раздумывая, покурить сейчас или потом, вместе с Вероникой, в итоге достал сигарету, чиркнул зажигалкой, выпустил дым, проводив облачко задумчивым взглядом, затем неспешно, чтобы спокойно покурить, направился к «Деловой тыкве»… И остановился, заметив в арке парочку.
Нет, остановился, потому что заметил троицу…
Не парочку. Парочка не привлекла бы внимания, прошёл бы дальше. А троица – привлекла, заставила приостановиться и приглядеться.
Невысокий плотный парень прижимает девушку к стене, на первый взгляд – обжимаются и целуются, вряд ли на улице, пусть даже вечером и в арке, влюблённые решатся на что-то большее. Но влюблённые ли? Ведь у входа в арку стоит ещё один парень, чуть выше первого, но такой же плотный. И он не наблюдает, а следит, чтобы напарнику не помешали. Изнасилование? Семейные разборки? Ограбление? Но что можно взять у молодой девушки? Телефон? Это недолго: удар, тычок и отступление. Нет нужды задерживаться.
– Чувак, проходи. – Второй сообразил, что высокий прохожий заприметил парочку, и отклеился от стены. – Не мешай.
– А можно я тоже в очередь? – пьяным голосом осведомился Феликс. И чуть пошатнулся.
– Что? – Второй на мгновение растерялся, затем сообразил, что имеет в виду «мало что соображающий пьяница», улыбнулся…
Хотел улыбнуться, но не успел.
Потому что Феликс не пошатнулся, а вышел на удар, и в тот момент, когда второй начал улыбаться, кулак Вербина влетел ему в скулу. Сначала прямой левой, затем – прямой правой. Потому что «играет» только серия. «Никогда! – повторял первый тренер маленькому Феликсу и всем другим начинающим боксёрам. – Никогда не наносите один удар. “Двойка” или “тройка”! Только так!» Феликс наставления усвоил, и если первый удар заставил крепыша потерять равновесие, то второй отбросил на несколько метров.
Старый тренер был бы доволен.
Плотный резко обернулся, ладонь, которой он сжимал девушке рот, соскользнула, и Вероника закричала.
– Полиция! – рявкнул Вербин.
Он был готов к схватке, но плотный решил не доводить дело до драки, отскочил, дёрнул напарника за руку, помогая подняться на ноги, и они помчались в темноту питерских дворов.
– Я вышла покурить! – выдохнула Вероника, бросаясь Феликсу на грудь. – Вербин, я просто вышла покурить! Хотела тебя встретить и вышла покурить!
И разрыдалась, прижимаясь и дрожа всем телом.
* * *
Перед глазами расплывается.
Как в тумане… Или это от слёз? Или от боли? Или от страха? Или от всего сразу?
Как понять?
Как выделить главное?
Никак. Потому что и слёзы, и боль, и страх… Только тумана нет. Но изображение нечёткое – вроде, дверь? Или шкаф? Или дверь, а рядом шкаф? И какие-то полки? А рядом с ними стиральная машина? Ничего непонятно, кроме того, что очень страшно. И холодно, потому что она полностью обнажена, а в помещении прохладно. И больно, потому что после удара болит голова. Сильно стянуты руки – не пошевелить. И ноги. И тело перехватывает широкий ремень. Невозможно дёрнуться, даже если были бы силы. Но сил нет, потому что страшно.
Болит голова.
Болят руки и ноги.
Трясёт от страха и холода.
Слёзы постепенно высыхают, и она понимает, что в том, что всё вокруг расплывается, виноваты не они. И не туман, которого нет. Просто она окружена полиэтиленовой плёнкой. Плёнка на полу, потолке и свешивается с потолка, образуя прозрачные стены. Она смотрит сквозь пластиковые стены, и поэтому всё расплывается. Всё то, что позади прозрачных стен. И ещё понимает, что не ошиблась: есть и шкаф, и полки, и стиральная машина, и дверь куда-то, но они там, за плёнкой, которая отгораживает её от мира.
Которая отгораживает её жизнь от мира.
Её жизнь…
Валентина поняла, что означает плёнка, и завыла. Не застонала, не закричала, а именно завыла, потому что когда надежды нет – раздаётся тоскливый вой. И задёргалась, пытаясь вырваться из пут. Инстинктивно задёргалась, ведь разум понимал, что связали её крепко, разумом она уже сдалась, но инстинкты требовали сопротивляться. Пусть связана, пусть страшно, пусть всё болит – сопротивляйся! Дерись! Кусайся! Царапайся!
Вдруг поможет?
Сражайся!
Девушка задёргалась изо всех оставшихся сил, но добилась лишь того, что раскачала стул и упала на бок. И увидела перед собой ноги убийцы.
– Да, да, знаю – тебе страшно. Но так должно быть, Валя, иначе зачем всё это?
Девушка почувствовала, как её возвращают в прежнее положение.
А затем, сквозь туманящий сознание ужас, поняла, что убийце нужно именно это: её крики, её мольбы, её стоны, её рыдания, её страдания.
Её душа.
Всё происходит для того, чтобы, со звериной жестокостью, издевательством и кровью, вытащить из неё душу.
И родилась ненависть.
«Не отдам!»
И когда первый удар раздробил коленную чашечку, Валентина так сильно прикусила нижнюю губу, что показалось – откусила. Промолчала. И потом промолчала. И потом. А потом боль стала такой, что кричать не имело смысла.
БЕССОННИЦА
Но не та, с которой остаёшься один на один, постепенно понимаешь, что проигрываешь, и мечтаешь только об одном – убежать. Не ждать, когда она вцепится, проникнет в каждую каплю тебя и завладеет, заставляя метаться в лабиринте беспросветной тьмы в поисках… не выхода, но себя. Нет. То была её особая Бессонница. Её личная спутница, помогающая видеть скрытое и бывать там, где нельзя.
То была Бессонница её путешествий.
– Я помню, что вход в пещеру отделан чёрным мрамором. Вроде простенько: только прямые линии и прямые углы, но получилось на удивление стильно. Напомнило вход в подземный зиккурат. Или подземный вход в зиккурат. Как будто мавзолей перенесли на Петроградскую сторону и зачем-то закопали. Я не знаю зачем, а спросить было не у кого – вокруг никого. Но пусто было не так, как когда мы с Городом остаёмся вместе, а по-настоящему пусто – людей не было в тот час на Петроградке. Дремал дежурный, но я не стала его будить, потому что зачем? К тому же я хотела во всём разобраться и не была уверена, что это действительно закопанный мавзолей: во-первых, символы над входом не совпадали; во-вторых, если переносить и закапывать мавзолей, то зачем переоблицовывать его в чёрное? Я решила, что это другой зиккурат, и долго ехала на эскалаторе, но оказалась совсем не в зиккурате, а в большом полукруглом помещении, освещённом очень тепло. Не в смысле, что в нём было жарко, температура оказалась вполне комфортной, потому что я её не заметила… А свет был тёплым. Он шёл от конусообразных светильников, которые держали выходящие из стен «руки». Металлические, конечно, не думай ничего такого. И не руки, а металлические держатели, но я представила их руками. Руками великанов, которые сидят вдоль стен, только с той стороны и держат светильники, похожие на факелы. А в центре я заметила несколько круглых отверстий, в которых прятался другой свет – холодный. Как будто бы из тех отверстий шла зима. Это было интересно, поэтому я села на скамью и стала читать стихи. На фотографии у меня именно такое выражение лица: когда я пытаюсь вспомнить или решить, какое стихотворение прочитать дальше.
– На фотографии?
– Я разве не показывала? Смотри. – Она достала телефон, пролистала альбом и повернула экран к нему: – Вот.
Она на круглой скамье, окружающей большое отверстие в полу, из которого идёт холодный свет. А вокруг он действительно тёплый. На ней широкие джинсы, кожаная куртка и кроссовки. Следующее фото сделано ближе. Она улыбается. На этот раз куртка расстёгнута
