Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Тем не менее война не закончилась, а лишь приостановилась. Отторжение Шести графств зияло открытой раной на политическом теле Ирландии. Пока они не вернутся в родную гавань, а британцы не будут изгнаны из Северной Ирландии навсегда, такие люди, как он, «фиор-гэлы», истинные ирландцы, никогда не вложат в ножны Клив-Солиш, сияющий меч свободы, и не…
Так-так, вот на этом хватит, Нед, сказал он себе, на этом хватит. Сейчас не время предаваться мятежным порывам былых времён. Он был генеральным секретарём правительства, главой чиновного аппарата и одним из самых влиятельных людей в стране – или даже просто самым влиятельным, по мнению некоторых, включая самого Галлахера, хотя у него никогда не возникало и мысли публично признаться в том, что он так думает.
То, что просил сделать Билл Латимер, могло подвести его под суд. Да, Господь свидетель, это могло как пить дать отправить его за решётку. Латимер не сказал ничего прямо, не дал никаких конкретных указаний – для этого он был слишком обходительным вертихвостом – и тем не менее у Галлахера не было никаких сомнений относительно того, что министр от него хотел. Да и какой выбор имелся у Галлахера, кроме как выполнить просьбу? Если эта чёртова племянница Латимера воскреснет из мёртвых и начнёт трепать языком – что ж, тогда в переплёт попадут они оба, и выпутаться из него будет ой как нелегко.
Галлахер уронил лицо на руки. Годы труда, которые он вложил в государственную службу, коварство и интриги, пресмыкательство у ног бездарных ублюдков, которые не годились даже завязывать шнурки на его ботинках, всё, всё это могло пойти насмарку. А из-за чего? Да из-за того, что Латимеры, эти столпы националистической нравственности, эти хранители святости Великой цели, подвергались серьёзной опасности того, что их грязные секреты вытащат на всеобщее обозрение, чтобы их видом, потирая руки и злорадствуя, наслаждалась вся страна!
Он устало поднял голову и посмотрел за окно, на место рождения Железного герцога. Не думай об этом, сказал он себе, не размышляй об этом. Просто выполни просьбу. Высоты, которых достиг Галлахер, дались ему отнюдь не благодаря нерешительности и драматическому заламыванию рук. Будь мужчиной, сказал он себе. Действуй.
Галлахер снял с вешалки за столом своё чёрное шерстяное пальто и уже наполовину надел его, как вдруг остановился, снял и снова повесил, а вместо него выбрал старый мятый макинтош, который не носил годами. Сегодня вечером не стоило выглядеть слишком респектабельно.
33
Детектив-инспектор Страффорд вошёл в коридор и остановился, по-прежнему держа в руке ключ от входной двери. Пустой дом, казалось, тоже замер, как это всегда случалось в последнее время, когда он возвращался, особенно в необычные часы. Всё выглядело слегка оскорблённым – что это он хотел сказать, являясь в такое время суток? Страффорд прекрасно понимал свой дом. Он сам был приверженцем соблюдения надлежащих процедур. Привычный распорядок дня служил двигателем, который управлял его жизнью, особенно в отсутствие жены. Инспектор подумывал снова уйти, провести пару часов в Национальной библиотеке и вернуться в обычное, подобающее время.
Дело в том, что инспектор всегда ощущал себя в своём доме скорее гостем, чем хозяином, даже когда Маргарита ещё жила здесь и жизнь сохраняла хотя бы некое подобие нормальности. Хотя, с другой стороны, где он в принципе мог чувствовать себя как дома?
В гостиной было зябко, и он включил газовый обогреватель. В нём лежали бутафорские поленья, вокруг которых мерцало и шипело бледное пламя. Ни малейшего сходства с настоящим камином. Маргарита установила его, чтобы «оживить обстановку в комнате», как она выразилась, бросив на Страффорда взгляд, который так и подмывал его возразить. Эта вещь угнетала его своей безвкусицей, своей пошлостью. У супруги имелась буржуазная жилка, которая, когда Маргарита позволяла ей проявиться, всегда застигала Страффорда врасплох. Жена питала слабость к пластиковым цветам, кружевным салфеткам и расписным каминным экранам. Даже надела на крышку унитаза чехол из искусственного меха.
Боже мой, какой же я сноб, подумал он.
Тем не менее семья Маргариты была довольно-таки благородного происхождения, хотя и обедневшей, так же, как и его собственная. Родовое её поместье представляло собой усадьбу начала восемнадцатого века и располагалось где-то под Лисмором, прямо через границу графства. Именно туда она отправилась в начале предыдущего лета, а это означало, что бо́льшую часть года он будет предоставлен сам себе. Предполагалось, что жена уехала ухаживать за тяжело больной матерью, но шли недели, а затем и месяцы, мать всё не умирала, а о возвращении Маргариты по-прежнему не шло и речи.
Отсутствие жены расстраивало Страффорда не так сильно, как следовало бы, из-за чего он чувствовал себя подлецом. Поначалу она писала регулярно, по три-четыре письма в неделю, но постепенно переписка скудела, и в конце концов сошла на нет. Один раз жена позвонила по телефону, но только для того, чтобы попросить его прислать ей кое-какую безделушку, по которой она соскучилась.
Будь Страффорд джентльменом, он бы умолял её вернуться домой, но каждый раз, когда думал об этом, его охватывала парализующая апатия. Да и потом, какой смысл в этих мольбах? Маргарита была своевольной женщиной, которую нельзя было поколебать нежными словами. Что ему следовало сделать, так это нагрянуть в Перрот-хаус, размахивая хлыстом, как сквайр из «Замка Рэкрент» [47], и, если понадобится, поволочь её домой за волосы – именно такое поведение ожидалось от истинных джентльменов, по крайней мере, в былые времена. Страффорд подумал, что, возможно, именно этого она от него и ждёт. Что ж, пусть тогда подождёт ещё. Во время одного из первых своих обратных визитов Маргарита обронила некую фразу – какую именно, он позабыл, но она до такой степени его покоробила, что инспектор вынужден был спросить в своей всегдашней застенчивой манере, не считает ли жена, что нечто столь банальное, как «возвращение домой к маме», выглядит довольно… одним словом, довольно по-мещански с её стороны. Маргарита ничего не ответила, только густо покраснела и выскочила из комнаты. По крайней мере, ничем в него не швырнула, как сделала бы в былые дни.
Он любил её и довольно сильно по
