Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Фиби поравнялась с воротами Национальной галереи. Внезапно она запнулась, пронзённая мыслью: «Что же я наделала?» Испания, Апрель Латимер, безобразная сцена с Паулем – от всего этого голова шла кругом.
За годы, проведённые вместе, они с Паулем едва ли обменялись и парой грубых слов. Может, это было нелишне? Может, несколько мелких перепалок помогли бы им лучше справиться с крупной ссорой, которая между ними только что разыгралась? Не следовало ей вот так резко уходить из квартиры. Принадлежи квартира и Паулю тоже, всё выглядело бы иначе, но это было не так – это был её дом. Она должна была остаться, она должна была стоять на своём и бодаться с ним до упора. Она ненавидела, когда всё оканчивалось ничем, ненавидела незавершённость. Вечером Пауль заглянет снова, и оба сделают вид, будто ничего не произошло. Фиби презирала такое вежливое притворство. Сказанные слова не вернуть, сделанное не отменить. Притворяться, что это не так, будет предательством по отношению к себе.
Она может отказаться от поездки в Испанию, и мир будет восстановлен. Да, может. Но если она поступит так, с ней останется след её капитуляции, как фантомная боль от оторванной конечности.
Фиби пошла дальше и повернула налево на Клэр-стрит.
Между ней и Паулем всё было кончено. Она ясно это видела. О, не будет никакого драматического расставания, никаких слёз, криков и яростного хлопанья дверями! Пауль такого не допустит. Всё возобновится и будет казаться прежним, за исключением одного: оба будут знать, что это не так. И в последующие недели и месяцы напряжение между ними будет постепенно усиливаться, пока однажды они не разойдутся, как айсберг, расколовшийся надвое в ледяном безмолвии открытого океана.
Не этого ли она хотела? Не за этот ли шанс ухватилась без колебаний, когда отец позвонил ей среди ночи и попросил приехать в Испанию? Не это ли была та открытая дверь, в которую она шагнула, а точнее, прыгнула с разбегу, когда суперинтендант Хэкетт вызвал Страффорда, Страффорда-протестанта, потомка бывших господ, и она молчаливо приняла его как своего попутчика, вместе с карманными часами и всем остальным?
Фиби нечасто испытывала к себе острую неприязнь, но сейчас ощущала себя именно так. И всё же не была готова пойти на попятный и отменить принятое решение.
На Нассау-стрит она снова увидела давешнего молодого человека в бежевом пальто, который ранее стоял, глядя в окно книжного магазина. Юноша и правда оказался таким коротышкой, что его было впору пожалеть. Он шёл быстрым шагом, отведя плечи назад и выставив таз вперёд, руки в карманах пальто, локти плотно прижаты к бокам. Казалось, будто он тащит сам себя в охапке, словно каким-то образом повреждённый манекен, чуть недотягивающий до натуральной величины.
Фиби стало любопытно, кто он такой. Не турист, в этом она была уверена, но и не коренной дублинец. У него был вид человека, пришедшего из ниоткуда и направляющегося в никуда, несмотря на быстрый, упругий шаг. А ещё, в самом деле, кто-то должен обратить его внимание на эти бежевые брюки – они придавали ему вид преждевременно постаревшего и внутренне опустошённого мальчишки. Юноша прошёл мимо, даже не взглянув на неё. Он нёс бумажный пакет, в котором, видимо, лежала книга. Он не походил на типичного любителя чтения. Сказать по правде, он вообще не походил ни на какой из известных ей типажей. Вероятно, подумала Фиби с лёгкой дрожью, он такой один на всём белом свете.
32
К политикам всех мастей Нед Галлахер относился со здоровым, как ему казалось, презрением, скрыть которое было непросто. Среди них он ещё ни разу не встретил ни одного честного. Кроме того, по большей части они были тупы как пробки. Хвала богу, что чиновный аппарат, основа правительства, по-прежнему существует и работает. Без таких людей, как он, весь сложный механизм управления страной пришёл бы к бесславному стопору. Это редко кем признавалось, но было известно всем, кроме новоиспечённых безмозглых выскочек, каждый из которых, гордый, как индюк в торжественном облачении министра, навешивался грузом ему на плечи после любой перестановки в кабинете министров или всеобщих выборов.
Его коллеги по службе тоже не все были гениями – это само собой разумеется. И всё-таки они обладали некоторыми универсальными качествами и навыками. Они знали своё место – или, по крайней мере, убедительно делали вид, будто знают. Даже самые отъявленные болваны среди них держали рот на замке, когда это от них требовалось, и давали советы или высказывали своё бесценное мнение только тогда, когда без этого никак нельзя было обойтись. Даже самому неопытному новобранцу из глухой деревни требовалось не больше месяца или двух, чтобы научиться хоронить документы так, чтобы их невозможно было найти среди груды остальной документации, или, наоборот, заваливать министров лавиной этой самой документации, желательно рукописной.
А когда случалась какая-то лажа, все они, и старички, и новички, проявляли недюжинное мастерство перекладывать собственную вину на плечи кого-нибудь нижестоящего. По мнению Неда, так и следовало действовать.
В школьные годы Нед всегда был лучшим в классе знатоком латыни, так что именно он придумал девиз, который каждый на службе мог процитировать наизусть, даже если не знал, откуда тот взялся: Nunquam licentia revelat operimentum tuum in ano est – «никогда не оставляй собственную задницу неприкрытой».
Сегодняшний визит министра его потряс, этого нельзя было не признать. В своё время ему приходилось выполнять некоторые задания сомнительного свойства, но это не лезло ни в какие ворота. При мысли о возможных последствиях того, что попросил его сделать Билл Латимер, – а в том, какого именно сорта была эта просьба, сомневаться не приходилось, – воротник рубашки показался вдруг Галлахеру на два или три размера теснее. Даже сейчас, спустя добрый час после ухода министра, во рту по-прежнему ощущалась такая сухость, что было трудно глотать.
Эта задача требовала решения и стала отчасти его головной болью. Он всегда боялся, что националистический запал ранних лет когда-нибудь вернётся и начнёт его преследовать, словно призрачное наваждение. Впрочем, в опасности, с которой он внезапно столкнулся, не было ничего призрачного.
Он тяжело поднялся из-за стола, подошёл к окну и встал, глубоко погрузив кулаки в карманы пиджака. Резкая ясность апрельского дня начинала меркнуть. Он мрачно окинул
