Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Это известие стало катастрофой для моей профессиональной жизни и перспектив, и вскоре его дополнил еще один тяжелый удар.
Моя вторая по продуктивности и популярности авторша писала любовные романы. Во всех ее книгах фигурировали магнаты-руководители из ста крупнейших корпораций. Они знакомились с простыми работницами сферы услуг, а затем меняли образ жизни этих женщин, наполняя его изобилием, роскошью и экзотическими путешествиями. В конце концов магнаты уже не могли жить без этих героинь. Каждая книга писательницы содержала приблизительно одну и ту же историю. Я предполагал, что это повторение являлось свидетельством недиагностированного помешательства. Но в каждом из ее последних семи романов появились еще более тревожные признаки: писательница начинала отходить от строгих правил моего издательства «Пламя страсти». В ее последних книгах присутствовали натуралистические сцены анального изнасилования и каннибализма.
Она была одним из передовиков компании и занимала позицию в главном списке, но примерно в то время у нее случился колоссальный нервный срыв. Она жила со своей пожилой матерью в одной комнате здания рядом с химическим заводом, производившим из сои порционную курятину. Основным источником существования писательницы была маленькая пенсия матери, крошечное пособие, назначенное за шестидесятилетнюю службу на заводе, которая привела к слепоте и инвалидности, вызванной респираторным заболеванием.
Без этих двух авторов, которые сохраняли мне работу, выпуская около шестидесяти книг в год, я не понимал, как смогу продолжать выполнять обязанности редактора. Похоже, руководители пришли к такому же выводу. У меня было много других авторов, которые заполняли оставшуюся часть базы, но они могли писать только об изнурительном рабочем графике, об уходе за престарелыми родителями, а иногда и детьми, и о жизни в полутемных и тесных квартирах.
Компания приступила к серьезной борьбе с «мрачными сюжетными линиями». Большая часть художественной литературы, попадающей мне в руки, несла атмосферу отчаяния и мизантропии и будто писалась в бездонном колодце эмоционального истощения и депрессии. Руководство дало мне указание отклонять любые рукописи, в которых говорилось о разводе, самоубийстве, психическом расстройстве, различных социальных проблемах и физических недугах (списки они предоставили). В рамках новых указаний, которым мне было необходимо следовать, язык нашей художественной литературы нужно было упростить еще больше, чем до сих пор. Романы должны стать короче и эпизодичнее. Описательность считалась излишней, «за исключением случаев, когда это абсолютно необходимо для развития сюжета». В новых редакционных правилах особое внимание уделялось устранению «странностей» и «творческих излишеств». «Всех авторов необходимо побуждать к удовлетворению материальных чаяний наших многочисленных читателей».
Большая часть населения была слишком бедна, неграмотна, больна или устала, чтобы покупать десятипенсовые книги. В любом случае, они мало интересовались тем, что мы производили. Но среди шестидесяти процентов нанятой рабочей силы и тех, кто вышел на пенсию с прожиточным минимумом и имел свободное время, читателей оставалось ровно столько, чтобы издательское дело могло держаться на плаву. Поскольку все книжные магазины и библиотеки закрыли, конкуренции в еще функционирующих торговых площадях не было, так что это тоже помогало.
Все книги скачивались из облачного хранилища «Рэйнфорест», на долю которого приходилось 98 % продаж. На этот обширный сервис подписки ежегодно загружалось четыре миллиона новых книг. Только мои авторы представляли сто наименований, и я понимал, что без двух лучших писателей детективов и любовных романов я стал «нестабильным».
* * *
В тот день, когда начался мой консультационный период, я возвращался домой в переполненном вагоне поезда и проезжал привычный пейзаж: загруженные автомагистрали и проезжие части, посевы сои, серые, построенные слишком близко друг к другу многоквартирные дома, чахлые, грязные деревья и кучи мусора.
Мне вспомнился прошлогодний отпуск, проведенный в одном из немногих оставшихся на побережье мест, не испорченных интенсивным земледелием, избыточной застройкой, промышленностью и перенаселением. Но в тот вечер, когда начался консультационный период, я чувствовал себя так же, как по возвращении с побережья.
Мне пришлось пять лет копить деньги, чтобы провести четыре дня в грязном трейлере. Но от вида морских ветряных электростанций, береговой линии и зеленовато-желтого закатного неба захватывало дух.
Обратный путь в город с побережья очень походил на двухчасовую дорогу в офис и обратно, хотя тянулся через полстраны. Ландшафт, рельеф местности и бытовые условия постепенно ухудшались, превращаясь в сероватое месиво из асфальта, проводов и цемента. Только плоское и удушающее однообразие посевов сои давало какое-то облегчение между мрачными и грязными городами. Когда я добрался до места назначения, лицо у меня было залито слезами.
Охранник поезда, похоже, уже много раз видел мою реакцию. Он сказал мне:
– Если ты собираешься покончить с собой, могу порекомендовать промзону под виадуком. Это сразу за станцией на Грэдграйнд-стрит. В хижинах у свалки ты сможешь найти лучшие средства для эвтаназии. Только держись подальше от рельсов.
Должно быть, он работал за процент, поскольку дал мне визитку, на которой потенциальным самоубийцам предлагались «самые лучшие ставки».
Я жил в перенаселенном здании на окраине. Делил комнату с другим мужчиной. Зарплата издателя не позволяла мне жить ближе к коммерческим районам, и при этом еще отдельно. Но, по крайней мере, в комнате нас обитало только двое. Могло быть гораздо хуже.
Наша комната разделялась посередине старой занавеской на пластиковой рейке. В каждой половине стояли небольшая кровать, тумбочка, комод и платяной шкаф. В этих старых и потертых предметах мебели находилось все наше имущество. Но вечером того дня, когда меня уведомили об участии в консультационном процессе, едва войдя в комнату, я увидел следы вторжения, предпринятого с другой стороны занавески.
Как и я, мой сосед по комнате был бездетным и неженатым. Он работал на строительстве нового подземного жилья, занимался там чем-то опасным. Однако, в отличие от меня, был хроническим алкоголиком и таким же эгоистичным, легкомысленным и манипулятивным, как и многие другие пьяницы, которых я встречал в городе.
В этой комнате мы не могли не слышать каждое движение друг друга, каждый вздох и всхлип. Пьяная болтовня Грэма могла продолжаться часами. Если ему казалось, что я не слушаю, он мог рывком сдвинуть занавеску в сторону, наорать и плюнуть мне в лицо. Трезвым и с похмелья он вел себя застенчиво и делал вид,
