Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Латимер пропустил все сигналы мимо ушей и всё время, пока мисс О’Рейли надевала на него пальто и передавала ему шляпу, стоял, погружённый в себя, сцепив руки за спиной. Он думал о Фиби Гриффин и о том, чтó она сообщила, о том, чтó этот ублюдок Квирк рассказал ей по телефону прошлой ночью. Боже всемогущий, неужели этот фрукт так и будет каждый раз выскакивать у него на пути, как та игрушка-неваляшка, которая никак не желает лежать, с какой силой её ни опрокидывай? Квирк сунулся не в своё дело, когда бедный Оскар покончил с собой, и вот снова-здорово, он утверждает, что нашёл Апрель, при том что согласно всем бумагам её тело истлело в могиле. Квирк был той самой пресловутой фальшивой монетой, которая, как говорит поверье, всегда возвращается к тому, кто её отчеканил.
– Где мой зонтик? – прорычал он и поразился тому, что секретарша ничего не сказала, а только вышла за дверь, а затем снова вошла и бесцеремонно всучила ему зонтик с таким видом, будто предпочла бы огреть министра им по голове. Что же это, ради всего святого, на неё нашло, что она вдруг решила состроить морду кирпичом? «Женщины!» – подумал он и сделал жевательное движение нижней челюстью.
На лестнице Латимер остановился закурить. Он уже приказал мисс О’Рейли позвонить по частной линии в администрацию «тишеха» – премьер-министра. Всякий раз, когда возникала проблема, особенно такая, с которой он столкнулся сейчас, Билл Латимер мог обратиться лишь к одному человеку.
Через боковые ворота он вышел на Меррион-стрит. Дежурный полицейский почтительно приложил палец к краю фуражки, и министр коротко кивнул в знак признательности. Ветви деревьев на Меррион-сквер усыпали первые зелёные весенние почки, однако не то чтобы ему было до этого дело. Латимер повернул направо, прошёл небольшое расстояние до кабинета премьер-министра и поднялся по ступенькам. Ещё один полицейский, ещё один салют.
– Добрый день, господин министр, – сказал старик в стеклянной кабинке прямо за дверью. Розовая лысина размером с полкроны, седые усы с желтоватой кромкой, небольшое пятно на передней части жилета, похожее на засохший яичный желток. Как же его фамилия? Мэрфи? Моллой? Моран? Поди тут вспомни… Нехорошо. Всегда запоминай фамилии и на всякий случай держи их в голове – таково было одно из первых правил политики или, во всяком случае, одно из его личных первых правил.
Он направился к лифту, потом передумал и пошёл по лестнице. Сегодня утром пришлось немного ослабить ремень. «Средневозрастное ожирение», – угрюмо подумал он, а затем ему пришлось напомнить себе, ещё более угрюмо, что его возраст уже вряд ли можно назвать средним. Как долго сможет он держаться в форме, пока не начнёт сдавать? В глубине души Латимер даже надеялся, что его команда проиграет на предстоящих выборах. Необходимость откланяться слабее ударит по гордости, если партия окажется в оппозиции.
На первой же площадке он снова остановился, уронил окурок на лестничный ковёр и растоптал его каблуком. Чёртов Квирк и его сука-дочь, проклятая выскочка! Он-то думал, вся эта история с Апрель давно позади, но вот она снова здесь, всплыла со дна и готова лопнуть, как большой рыхлый пузырь, испустив облако ужасного и слишком знакомого зловония.
Секретарша Неда Галлахера сообщила ему, что мистер Галлахер на совещании.
– Да неужели? – угрожающе промурлыкал Латимер. – Мисс О’Рейли звонила вам не больше десяти минут назад, и вы сказали ей, что сейчас он будет здесь.
– Совещание затянулось.
Он посмотрел на секретаршу, скрежеща челюстями. Точная копия высохшей старой девы из его собственного офиса – они все были вылеплены из одного теста.
– Скажите ему, что министру нужно видеть его прямо сейчас, – велел он. – Не знаю, с кем он там совещается, но думаю, эти люди могут и подождать несколько минут.
Секретарша заколебалась, но он изобразил свой
всегдашний мертвенно-холодный взгляд, что неизменно пугало всех подчинённых, особенно женского пола. Женщина поджала губы, подняла трубку и что-то сказала в неё слишком тихим голосом, чтобы он смог разобрать, и повесила трубку.
– Мистер Галлахер выйдет к вам через минуту.
– Go raibh maith agat,[41] – буркнул он, хотя она не заслуживала благодарности.
Её демонстрация недовольства позабавила министра. Да, все они были одинаковы. В частности, у них имелись две общие черты. Обе были безнадёжно влюблены в своих боссов и вечно выискивали, на что бы обидеться. Он стал мерить шагами пол перед столом секретарши, зная, что это её раздражает. Она наклонилась над своей пишущей машинкой и принялась тыкать карандашом в её внутренности. Он засвистел сквозь зубы какую-то мелодию и стал отбивать ритм шляпой по бедру.
Дверь за столом секретарши открылась, и вышел невысокий бледный человек в костюме в тонкую полоску, а за ним – Нед Галлахер.
– Удачи тебе, Фрэнсис, дружок, – скороговоркой сказал Галлахер невысокому человеку, положил руку ему на плечо и подтолкнул его вперёд. – Возобновим нашу дискуссию в другой раз.
Коротышка бросил тревожный взгляд в сторону министра, кивнул секретарше и ушёл.
– Вот ведь старая перечница, а не мужик, – проворчал Галлахер, не обращаясь ни к кому конкретно, и скорчил рожу двери, за которой скрылся невысокий. Затем обернулся к министру, протягивая руку: – Ну, Билл, как дела, чем могу быть сегодня тебе полезен? – Министр не ответил на приветствие и только коротко кивнул. Ему не понравилось, что государственный служащий обращается к нему так фамильярно, тем более в присутствии секретарши. – Как погодка, не правда ли, бодрит? – невозмутимо продолжил Галлахер.
Министр хмыкнул.
Они вошли в кабинет Галлахера, и тот закрыл за ними дверь.
29
Нед Галлахер напоминал какое-то широкоплечее лесное существо, подумал Латимер, скажем, какой-то из видов обезьян с нависающими надбровными дугами и клочком белого меха на груди, тех, что ковыляют по джунглям, опираясь на вывернутые костяшки пальцев. Однако в нём не оставалось ничего обезьяньего, когда дело доходило до налаживания коммуникации с клоуном, который сейчас сидел в кресле премьера. В Палате представителей не существовало ни одного политика, на которого у Неда Галлахера не имелось бы именного досье. Нед вёл подсчёт всех трупов и мест их захоронения – и мог
