Черное дерево - Мерседес Рон

Наши языки переплелись, лаская друг друга, а его руки все крепче прижимали меня к груди, словно он хотел убедиться, что больше никто нас не разлучит.

Я заглушила внутренний голос, продолжавший твердить, что Себастьян виновен в случившемся со мной. Сейчас я хотела лишь одного – чтобы он прикасался ко мне, целовал меня, заставил забыть обо всем, что случилось в прошлом и о том, что происходит вокруг.

Он поднял меня за талию, и я сжала ногами его бедра. И ощутила твердый комок между ними – его возбуждение, его желание.

Он казался совсем другим. Его желание смешивалось с яростью, как и мое. Он с силой прижал меня к стене и в порыве безнадежной страсти припал губами к моим, и я задрожала от восторга.

– Ты и понятия не имеешь… – начал он, но тут же замолчал и поцеловал меня.

Я не хотела говорить. Не хотела вспоминать. Мне хотелось только одного – чтобы его руки обнимали меня, а губы блуждали по моей коже.

Именно это он и делал.

19

Себастьян

Снова держать ее в объятиях. Черт возьми, именно об этом я мечтал с тех пор, как мне пришлось заставить ее уехать. Как она смотрела на меня утром, умоляя не уходить. Она дала мне надежду.

И, несмотря на это, я ушел, потому что был эгоистом, потому что не мог не проститься с Самарой. Не мог не пойти на ее похороны.

Скорбь, затопившая меня изнутри, немного успокоилась, когда я увидел страх в глазах Марфиль, когда понял, что по-прежнему важен для нее, когда заметил, как ее опухшие от слез глаза наполнились безмерным облегчением, едва она увидела, как я вошел.

Она могла сколько угодно утверждать, что ненавидит меня, злится на меня и никогда не простит, но я-то знал, что в глубине души она меня любит – или, по крайней мере, надеялся на это всей душой.

Можно объяснить, что чувствуешь к человеку, которого любишь и мечтаешь обнять, но кому нужны мои объяснения? И потом, честно говоря, я человек немногословный.

Я поднял ее за талию и посадил на себя. После отъезда она еще больше похудела, и я ощутил чувство вины еще и за это. Было страшно спрашивать, что ей пришлось вынести в доме этого мерзавца.

Я яростно сдавил ее бедра и прижал к стене. Я знал, что она чувствует мое напряжение: у меня все закаменело. Я сам не понимал, как еще могу что-то чувствовать после произошедшего. Но эта девушка разбудила мои инстинкты, самые примитивные желания; стремление обладать ею затопило меня, вытеснив все разумные мысли.

Я сжал в ладонях ее лицо, чтобы она не шевелилась, и с силой прикусил ее нижнюю губу. Ее губы. Ох, эти губы…

– Себастьян… – выдохнула она мне в губы и задвигала бедрами, когда я прижался пахом к ее лобку, пробуждая желание, которое чувствовал сам.

Я не хотел говорить, не хотел, чтобы слова мешали чувствовать.

На секунду я отстранился, чтобы опустить руки ей на бедра и потянуть вверх ее футболку. Под футболкой был черный бюстгальтер, такой же мягкий на ощупь, как и она сама. Такой она была всегда: мягкой и совершенной…

Я отпустил ее, давая подняться, и наклонился, чтобы поцеловать ложбинку между ее грудями, плоский живот, бедра – сначала одно, потом другое.

Опустился перед ней на колени и посмотрел на нее снизу вверх. Ее глаза были полны желания; я слышал учащенное биение ее сердца.

– Не смотри на меня так серьезно, – сказала она, и я невольно рассмеялся.

– Как хорошо быть открытой книгой вроде тебя, слоник. Но мы оба знаем, что это не про меня.

Она запустила пальцы мне в волосы, и я понял, что это означает.

Тут же расстегнул верхнюю пуговицу ее брюк. Поцеловал открывшееся пространство и расстегнул следующую пуговицу, пока губы не добрались до кружева трусиков.

Она беспокойно заерзала и приспустила трусики.

Я поднял одну ее ногу и положил себе на плечо, чтобы поцеловать бедра. Я прикусывал зубами кожу, оставляя красные следы, которые тут же нежно целовал.

Прижался к средоточию ее женственности и в экстазе, который она пробудила во мне, вдохнул ее аромат. Это был только ее запах, неповторимый аромат.

Поцеловал ее через кружевную ткань трусиков и ощутил ее влагу. Влагу – для меня.

Я был настолько поглощен, что даже не заметил следов на ее теле. Или, возможно, разум не желал причинять мне еще больше боли, хотел дать мне передышку, чтобы эти минуты не были омрачены по чужой вине.

Я страстно поцеловал ее, запустив язык под трусики. Мой член рвался наружу как бесноватый: ему не терпелось оказаться внутри.

И тогда ее рука скользнула с моей головы и отодвинула трусики в сторону. Этот жест едва не свел меня с ума.

Я крепко сжал ее ягодицы, готовый буквально съесть ее.

Она была на грани оргазма, и с ее губ срывались вздохи и бессмысленные слова.

Я поднял руку и положил два пальца на самое средоточие ее блаженства, но тут что-то случилось. Ее тело, до сих пор расслабленное и дрожащее, вдруг напряглось, отторгая мою руку.

Я посмотрел на нее и увидел в ее глазах то, что меньше всего ожидал увидеть.

Ужас.

Марфиль в ужасе посмотрела на меня, а я даже не понял, в чем дело.

20

Марфиль

Казалось, меня вдруг вытащили из настоящего и перенесли туда, где все случилось. Я изо всех сил гнала воспоминания и старалась оставаться здесь – рядом с ним, с его руками, касавшимися меня с такой преданностью, с таким желанием, с такой страстью, и всегда – с бесконечной нежностью.

Но не могла.

Я отстранилась, пошла к своей футболке и поспешно натянула ее через голову.

– Эй… – взял меня за руку Себастьян. – Что случилось?

Я с силой прикусила губу. Мне не хотелось смотреть ему в лицо, не хотелось, чтобы он видел меня такой.

– Ничего.

– Марфиль, – сказал он, притягивая меня к себе, пока я не оказалась напротив. – Посмотри на меня.

Я посмотрела на него и увидела в его глазах беспокойство и растерянность.

– Он что-то с тобой сделал?

И тут я поняла, что, если скажу Себастьяну правду, это его совершенно подкосит.

Он не должен этого знать.