Бюро темных дел - Фуасье Эрик
– Нет, умоляю, не убивайте ее! – взвыл я, не отрывая взгляда от землеройки, безвольно висевшей вниз головой у него в кулаке.
– Ты оглох, мой мальчик? Я же сказал, что не стану этого делать. Пальцем ее не трону. – И снова на Его губах появилась та коварная усмешка. – Нет-нет, ты сам этим займешься!
Он положил мамзель Луизу на земляной пол и отпустил ее хвост, лишь когда удостоверился, что у бедняжки больше нет сил на то, чтобы убежать.
– Раздави ее, – сухо произнес Он, выпрямившись.
Я подумал, что неправильно расслышал, и затряс головой, всхлипывая:
– Нет! Только не это! Она всего лишь безобидная землеройка!
– Повторяю в последний раз. Раздави ее, мой мальчик. Немедленно!
Взгляд Его прищуренных глаз все сильнее мрачнел. Лицо казалось пасмурным, как предгрозовое небо. И в каком-то пугающем озарении мне вдруг открылось, что все, чему я подвергался доселе, – ничто по сравнению с тем, что Он сделает со мной, если я Ему не подчинюсь.
И я подчинился.
Я прекрасно понимал, какую жестокую рану тем самым нанесу самому себе. Отныне долгими одинокими ночами мне до скончания времен будет сниться в кошмарах тот чудовищный хруст, с которым ломаются крошечные косточки мамзель Луизы, расплющенные моей ногой.
Но я это сделал.
Потому что мне нужно было выиграть время, набраться сил и сноровки, чтобы в один прекрасный день пришел Его черед просить пощады у меня. Чтобы Он оказался в моей власти.
Мне нужно было выжить.
Глава 22. Логово Зла
С наступлением сумерек в проулке стремительно сгустились тени, однако скрюченный домишко в конце невымощенного прохода все еще отлично можно было разглядеть.
Валантен не отводил от него глаз уже почти три часа. С обветшалого фасада в разных местах кусками пообвалилась штукатурка, и в прорехах видны были деревянные перекрытия. На первом этаже когда-то находилась мастерская сапожника, но сейчас и вход, и витрина были забиты досками. Два верхних этажа, отведенные под жилые помещения, явно пустовали. Оконные рамы с несколькими перекрестьями насквозь прогнили, многие стекла были разбиты. За этим бараком наверняка находился палисадник или внутренний дворик. С того места, где стоял Валантен, просматривалось начало тропинки между деревьями, заросшей дикими травами. Нога человека не ступала на нее, вероятно, долгие годы. Да и все здание казалось заброшенным. С тех пор как он занял здесь наблюдательный пост, он не заметил ни внутри, ни снаружи домишки никакого движения, не услышал ни малейшего шороха. Отсюда можно было бы сделать вывод, что он опоздал: птичка упорхнула. Но Валантен с выводами не торопился. Из записок отца о долгом выслеживании злодея, которое он вел годами, молодой человек понял, что с Викарием надо держать ухо востро и нельзя поддаваться на его хитроумные уловки. Верить первому и единственному впечатлению было непозволительно. Валантен знал, что должен набраться терпения и благоразумно выждать, а не бросаться очертя голову на незнакомую территорию.
Именно для того, чтобы хорошенько осмотреться на местности, он и явился тайком в квартал Сен-Мерри под вечер. Для пущей надежности молодой человек позаботился сменить элегантное платье на обычную одежду простого работяги: бесформенные штаны, рубаха, подпоясанная широким ремнем, и картуз, заломленный на ухо. В результате он получил возможность расхаживать по грязным улочкам, ничем не выделяясь среди обитателей этого замызганного квартала – одного из самых бедных и старых в Париже. Здесь в нездоровой тесноте жили все те, кого суровые времена выбросили на обочину общества. Экономические трудности лишь усугублялись уже два года, а после Июльской революции их число преумножилось. Несмотря на учрежденные в конце лета муниципальные мастерские вспомоществования[49], множество работников мануфактур остались на улице без надежды на заработок. А у простых ремесленников и сотрудников небольших частных мастерских доходы таяли, как снег на солнце: они не выдерживали конкуренции с быстро распространявшимся фабричным производством. Ставки портних и белошвеек за несколько лет сократились в два с лишним раза. Многие вкалывали по двенадцать-тринадцать часов в сутки и не могли на заработанные деньги ни семью прокормить, ни снять более или менее приличное жилье. Как раз такие бедолаги, неимущие, отверженные новым режимом, и населяли грязные домишки этого средневекового уголка Парижа.
Валантен, шагая по лабиринту извилистых закоулков квартала Сен-Мерри, поначалу удивлялся, что встречает так мало прохожих. Обычно здесь можно было увидеть столпотворение в любое время дня: безработные бродили в поисках пропитания, пьяницы дремали в подворотнях, калеки – истинные и мнимые – просили милостыню, уличные девки завлекали клиентов, стайки беспризорников озорничали, предоставленные самим себе… Инспектор не сразу сообразил, что была суббота, а значит, все, кто еще мог себе это позволить, рванули в палисадники на окраине деревеньки Бельвиль, в знаменитое местечко Ла-Куртий у городской стены Фермье-Женеро – Откупщиков. Тамошние места славились кабаками, где можно было поесть, поплясать и хорошенько напиться за сущие гроши. Популярностью пользовались «Белочки» знаменитого в те годы бельвильского кабатчика Денуайе, «Дамские угодники», «Пир горой» Дормуа… Все эти заведения, вынесенные за черту города, были свободны от пошлин, и дешевое вино текло там рекой: за десять су продавали литр такого пойла и эфемерное забвение в придачу. Городская беднота охотно соседствовала за столиками с пьянствовавшими в увольнении солдатами и буржуа из среднего класса, которых посетила блажь опуститься на самое дно. Гулянки шумели всю субботнюю ночь и продолжались утром воскресенья. Зачастую целые семьи работяг, одуревшие от каторжного труда, просаживали там почти все, что сумели заработать за неделю. А некоторые доходили до того, что закупались у аптекарей «снотворным» – загадочным зельем, погружавшим в сон тех, кто его выпьет, – опаивали родных детей, чтобы те проспали все выходные, а сами отправлялись кутить, ни о чем не заботясь[50].
Адрес в записке, полученной от Видока, привел Валантена на дно клоаки, средоточия всех мерзостей столицы. Продвигаясь вглубь квартала по темным узким улочкам, где на каждом шагу попадались кучи мусора и продукты жизнедеятельности – не только животных, но и человека, – он невольно вспомнил про нападение, жертвой которого стал несколько дней назад в соседнем Сент-Авуа. Все-таки то, что он чисто случайно оказался здесь, в Сен-Мерри, именно в субботний день, надо было признать большой удачей: необычное для этих мест спокойствие и обезлюдевшие закоулки позволяли заранее заметить потенциальную угрозу.
Едва эта мысль мелькнула в голове Валантена, как из-за угла выпростался в сумерках хрупкий силуэт. Молодой инспектор даже не успел испугаться – оказалось, там и бояться нечего. Это была тщедушная девочка в лохмотьях и простых сандалиях, обмотанных поверх тряпками, несмотря на холодное время года. Вид у нее был изможденный, волосы грязные и нечесаные, лицо – мертвецки-бледное. На висках проступали голубоватые вены, под глазами залегли темные круги. Она поймала инспектора за рукав и одарила его безрадостной улыбкой; у нее не хватало двух передних зубов.
– Купишь цветочки для своей суженой, парниша? – Девочка показала ему корзинку с букетиками камелий и жухлых хризантем.
– Спасибо, но у меня нет невесты, – отозвался Валантен, осторожно высвободив рукав.
– Тогда для мамаши твоей, а? На вид ты ничего так, добрый малый, я тебе за это самый лучший букет отдам всего за восемь лиардов[51]. Это ж даром, всего-то два су, считай.
При других обстоятельствах Валантен не поленился бы порыться в кармане в поисках мелочи, но сейчас ему не терпелось добраться до логова Викария, поэтому он сухо ответил:
