Я оставляю тебя в живых - Флориан Дениссон
Вокруг него скапливались трупы, и он понимал, что это только начало.
29
Глядя в пустоту, Максим неподвижно стоял на крыльце дядиного дома. За дверью его ждала сестра и надежда на разъяснения. Туман, нависший над долиной, по аналогии напоминал ему помутнение рассудка, в которое он постепенно погружался. Нынешний день оказался психологически изнурительным; когда они с Дарио вернулись в отдел, Максиму пришлось выдержать двусмысленные взгляды коллег. Напарник, скрестив руки на груди, встал перед его столом и молча ждал, когда ему соизволят передать относящийся к вещдокам пригласительный билет. Максим протянул ему приглашение, и Дарио почти вырвал картонку из его рук. А завладев уликой, мгновенно исчез из кабинета. Единственный слабый лучик осветил день Максима, когда он обнаружил записку Дианы на клочке картона. Это был ее адрес. Молодая женщина предлагала встретиться, «когда ему удобно», – достаточно, чтобы Максим предупредил ее хотя бы за пару часов. Простота этих зарождающихся отношений стала для него глотком свежего воздуха. Все остальное было так сложно…
– Эло! Это я! – крикнул он, входя в дом.
– Я наверху!
Максим поднялся и обнаружил сестру в спальне Анри: она складывала одежду в комод. От стоящей на кровати корзины с чистым бельем приятно пахло лавандой.
Элоди обернулась, улыбнулась брату и бросилась ему в объятия. От тепла ее тела Максим испытал ощущение блаженства. Он прикрыл глаза и запечатлел это мгновение в памяти.
Элоди высвободилась и присела на кровать; на ее лице неожиданно отразилось беспокойство. Она понимала, что отступать некуда.
Накануне, когда он попросил сестру объяснить причину ее окончательного ухода из общины, она замкнулась в молчании. А потом призналась, что у нее не осталось сил снова страдать от подобных воспоминаний. Но, учитывая трагические обстоятельства и понимая, что не сможет вечно уклоняться от разговора, она пообещала, что поговорит с Максимом завтра же. Ей просто необходима хотя бы одна ночь полноценного сна.
– Сейчас ты чувствуешь, что готова? – спокойно спросил Максим.
– Да, – опустив веки, едва слышно выдохнула она.
Похлопав ладонью по покрывалу, она пригласила брата присесть рядом. Он повиновался и сказал:
– Я тебя слушаю.
Элоди сделала глубокий вдох и накрыла ладонью его руку.
– Я не говорила, почему ушла из общины, по многим причинам. Первая – это то, что я и сама не могла бы точно сказать, что на меня повлияло. Это какое-то нагромождение, Максим, череда самых разных обстоятельств, возникших за последние годы. А еще мама и папа, которые по-прежнему там. Знаю, что разочаровала их; я, похоже, много кого разочаровала.
Ее ладонь сжала руку Максима, и, прежде чем продолжить, Элоди сделала паузу, чтобы с трудом сглотнуть подступившие слезы.
– Вся моя жизнь прошла там – очень сложно вот так сразу перечеркнуть все, отбросить все целиком, будто ничего и не было. Ты ведь и сам не можешь отрицать, что время, которое ты провел тогда с нами, в конечном счете не было таким уж страшным.
Максим убрал руку и сразу пожалел о резкости своего жеста:
– Ты говоришь так, будто жалеешь, что ушла.
– Это потому, что по большей части мне нравилась моя жизнь там. Но я совершенно не жалею о том, что ушла. Я вновь обрела брата, а этого я хотела больше всего на свете.
Ее последние слова согрели сердце Максима.
– Не все следует отбрасывать, – добавила Элоди. – Принципы и ценности, которых придерживаются Дети Гайи, еще звучат во мне. Взгляни на себя: ты веган, ты гиперчувствителен, ты испытываешь невероятную эмпатию к животным, ты при помощи своей профессии пытаешься исправить все то, что разрушил этот безумный мир. Тебе всегда нравилась близость к природе, жизнь в гармонии с ней, а ведь это тоже – и главным образом – то, что представляют собой Дети Гайи.
– Это секта, Эло, – холодно возразил он. – Прости, что так резко, но для того, чтобы адепты были преданы им телом и душой, чтобы они передали секте все, что имеют, все свои богатства, эти люди применяют методы психологического воздействия. Далековато от принципов гармонии с природой и всей этой чепухи, тебе не кажется?
Ответа вопрос не требовал. Максим умолк и внимательно вгляделся в лицо сестры, чьим сомкнутым векам не удавалось сдержать всех слез, уже стекающих крупными каплями по щекам. Даже ценой разбитого сердца он намеревался высказать все, что должен:
– Может быть, все эти ценности и впрямь входят в число принципов Детей Гайи. Да, мне нравилось их единение с природой и мысль о том, что человек есть ее центр, однако за этим красивым и немного наивным фасадом существует иной пласт. Твой великий вестник и те, кто дергает за ниточки. А вот ими-то движут только корыстолюбие и жажда власти. Им нужны беспрекословно подчиняющиеся покорные бараны. Никто не нуждается в Детях Гайи для того, чтобы жить по принципам, которые ты только что описала.
– Ничто не бывает совершенно черным или совершенно белым, Максим, – мгновенно парировала Элоди. – Все не так просто, нельзя по-манихейски поделить все на добро и зло. Во всяком случае, мне так кажется.
– Раз так, что же тебя заставило это сделать?
Элоди почувствовала легкое раздражение. Ее немного обидело, что брат разговаривает с ней таким тоном, будто тот факт, что они наконец воссоединились, для него вообще ничего не значит. Но она не показала виду и ответила:
– Прибытие великого вестника несколько месяцев назад. И эта история с советом. Там творились странные вещи, и я услышала про какой-то секретный план.
– Что за план?
– Зачистка вероотступников.
Максим был явно озадачен. Не дожидаясь его вопроса, Элоди продолжала:
– Я сильно опасаюсь, что созданный тогда совет займется этим. Пока только слухи, но скоро встанет вопрос о репатриации Детей Гайи, живущих вне пределов общины, – они попытаются вернуть тех, кто ушел.
Грудь Максима пронзило ледяное лезвие, пульс ускорился.
– А если те откажутся? – спросил он, хотя уже знал ответ.
– Совету поручено их устранить…
Максим резко вскочил, и у Элоди вырвался сдавленный крик.
– Черт! Элоди, почему ты вчера молчала? Почему ты скрыла от журналиста все то, что сейчас сказала мне?
– А ты что, доверяешь ему?
– Не слепо, но мне показалось, что он говорит правду. Его взгляд не лжет: он по-настоящему тревожится о своем друге.
– Ну и что? Это вполне
