Я оставляю тебя в живых - Флориан Дениссон
– Три года назад коллега из отдела расследований, мой друг Джеффри, получил дурное известие. Оставшаяся у него единственная почка совсем никуда не годится, и, если не найдется донорская почка для пересадки, ему конец.
Дарио прокашлялся и, глядя на Максима повлажневшими глазами, резким движением поставил локти на стол.
– Он записался в лист ожидания, а мы, вместо того чтобы бездействовать, пока наш товарищ по оружию подыхает на наших глазах, в безумной надежде найти донора договорились сделать тест на совместимость. Его прошли все парни из отдела расследований, и случилось чудо. Подходящим оказался я. Врачи сказали, что существует один шанс из трех миллионов, что такое возможно. Мы все пребывали в эйфории, как будто выиграли в лотерее. Особенно он. А я был счастлив, что могу спасти своего кореша, но и очень нервничал. Все-таки у меня вот-вот заберут почку, и, несмотря на все разъяснения медиков, мне было сильно не по себе. Но разумеется, я безоговорочно согласился – все слишком прекрасно складывалось. Признаюсь, в какой-то момент я подумал о дочери. А что, если однажды с ней случится такая же подлянка, а мне, чтобы ее спасти, уже будет нечего отдать. Тогда я не стал чересчур задумываться: моему товарищу срочно требуется моя почка, это вопрос жизни и смерти.
Дарио провел ладонью по трехдневной щетине, покрутил чашку и продолжал:
– Так что я лег на операционный стол. И Джефф был спасен… – Дарио прокашлялся. – Но наша радость длилась всего год. Пересаженная почка не прижилась, а врачи обнаружили у него какое-то аутоиммунное заболевание, которое пожирало его изнутри. Я ни о чем не жалею. Перед самой операцией его жена была на пятом месяце беременности, так что мой кореш хотя бы успел увидеть своего новорожденного ребятенка. Я ни о чем не жалею, – шепотом повторил он, словно в очередной раз пытаясь убедить себя, что принял правильное решение.
Глаза у него покраснели, и едва слышным голосом он закончил свой рассказ:
– Джеффри прозвал меня my kidney – моя почка. Этот придурок был наполовину англичанин, его акцент различали только те, кто хорошо его знал. Он по-английски ругался и использовал родной язык, когда хотел сказать что-нибудь ласковое. Это его my kidney… Это очень скоро превратилось просто в kid. И все в конторе стали так меня называть. А теперь это разрывает мне сердце.
Дарио шмыгнул носом и встряхнул головой:
– Вот так-то, Монсо. Доволен? Ты почти заставил меня разреветься.
Максим отметил, что тот не назвал его Бэтменом. Короткая передышка, подумал он.
– Твоя очередь, Бэтмен, – бросил Дарио, снова устраиваясь на своем месте. – Если тебе от этого кишки сводит и ты не хочешь ничего рассказывать, я пойму. Но если это дело связано с Детьми Гайи, думаю, тебе стоит расколоться. Хотя бы передо мной. А я уж потом решу, как поступить с твоей информацией.
В те редкие моменты, когда Максиму случалось откровенничать на эту тему, он испытывал такую боль, будто его пырнули ножом. Но лезвие имело имя: Элоди. Ему все никак не удавалось понять, почему она приняла решение остаться, хотя у них обоих была возможность покинуть этот ад, – тогда Анри, их дядя, не посчитался ни с какими запретами, чтобы их спасти. Больше двух десятилетий Максим жил со своей раной, и ничто не помогло ей зарубцеваться. Теперь, когда сестра возвратилась, он почти безболезненно реагировал на упоминание о собственном прошлом. Родители? Он уже давно считал их чужими. Это они ответственны за все, что произошло: Максим и Элоди были совсем детьми, когда их предки решили расстаться со спокойной и упорядоченной жизнью ради жизни в секте.
– Рассказывать особенно нечего, – начал Максим. – Когда мне было года четыре, родители приняли решение поселиться в общине Детей Гайи. Думаю, к тому времени они уже много лет следовали принципам этой секты, хотя не слишком включались в ее жизнь.
– И что их заставило?
– Понятия не имею, – мгновенно ответил Максим. – Этот вопрос следовало бы задать им, но ты же понимаешь, с тех пор я с ними и словом не перемолвился. Я прожил с Детьми Гайи чуть больше десяти лет. И я бы солгал, если бы сказал тебе, что это были ужасные годы. Скорее, если хочешь, это был кошмар, что-то вроде странного сна, в котором постоянно присутствовало подспудное замешательство, хотя по-настоящему невыносимых моментов, по правде сказать, было не так уж много. Только со временем я осознал, в каком аду живут последователи секты, какое чудовищное воздействие она оказывает на них. А тогда я не мог это прочувствовать. Вдобавок я был ребенком, я просто делал что велят. Дети Гайи поддерживают очень своеобразную связь с природой, они проповедуют жизнь в гармонии с окружающим нас разнообразием биологических видов, и вот это мне, пожалуй, нравится.
Максим ненадолго умолк, глотнул кофе, и Дарио воспользовался паузой, чтобы спросить:
– Когда ты от них свалил, тебе было лет четырнадцать-пятнадцать, если я правильно понимаю? А твои родители по-прежнему живут в общине? Как ты выбрался?
– От всего этого меня спас мой дядя. Анри Саже, – может, это имя тебе о чем-то говорит.
– Жандарм? – с округлившимися, как бильярдные шары, глазами переспросил Дарио.
– Он служил в следственной бригаде Анси и вышел в отставку в звании капитана, – кивнув, подтвердил Максим. – Он не мог смириться с мыслью, что я обречен жить в секте, поэтому, когда ему поручили расследование финансовых махинаций Детей Гайи и сделали запрос от следственной бригады, он воспользовался этим, чтобы забрать меня.
Последние слова Максима долю секунды звучали в кабинете, а потом наступила тишина. Выражение лица Дарио было недвусмысленным: вытаращенные глаза, поднятые брови и прорезавшие лоб складки отчетливо выдавали его изумление. Максим сделал глубокий вдох и, сложив ладони, продолжил:
– Я знаю, о чем ты думаешь… Сегодня я могу говорить об этом, потому что дядя вышел в отставку и существует срок давности. Это похоже на похищение, но все произошло с моего согласия. Полагаю, дядя пригрозил всем, чем только мог, моей матери – своей сестре – и отцу, чтобы те не пытались вернуть сына. Наверняка именно его решимость и то, что он служит в жандармерии, в конце концов их и убедили.
Затем, хотя Дарио даже не задал вопрос, Максим в подробностях описал ему обряд инициации, который сам прошел, будучи ребенком. Аркан без названия, вытащенный дрожащей рукой из карточной колоды, проводник
