Бюро темных дел - Фуасье Эрик
– А тот страшный яд… как вы ухитрились подсунуть его сопернику так, что никто из секундантов этого не заметил?
– Должен признаться, когда меня посетила идея использовать стрихнин, я чуть голову не сломал, пытаясь придумать подходящий способ. Но в конце концов придумал!
– Ну не томите уже, что за полупризнания?! Говорите четко и ясно, как вы это сделали! – не выдержала Аглаэ.
– Пришлось повозиться с замком на футляре с дуэльными пистолетами. Я приделал к нему полую иглу со стрихнином так, что, поворачивая ключ в одном из замков, невозможно было не уколоть палец. В ранку таким образом сразу должен был попасть яд. Самым сложным мне казалось убедить противника воспользоваться оружием, которое я принес. Тут уж мне пришлось позавидовать вашему актерскому таланту и попытаться разыграть сцену, нахально солгав ему в лицо. Должно быть, я не настолько уж бездарен, поскольку в итоге все получилось именно так, как я и задумал.
В этот момент колокола на церкви Сен-Сюльпис неподалеку отзвонили девять утра. Аглаэ вскочила:
– Уже так поздно! Я должна вас покинуть, но теперь моя душа спокойна: я убедилась, что вы живы и здоровы.
Валантен не смог скрыть разочарования:
– Уже уходите? Я сегодня не успел позавтракать, и, раз уж вы здесь, мы могли бы где-нибудь посидеть вдвоем.
– Возможно, в следующий раз, – отозвалась Аглаэ с задорной и соблазнительной улыбкой. – Сегодня у меня никак не получится. Мы в театре мадам Саки даем новую пьесу, премьера в следующий вторник, а репетиции начинаются сегодня. Мне кровь из носу нужно быть в зале к десяти.
Оставшись в одиночестве, Валантен на некоторое время погрузился в раздумья. Впервые он чувствовал такое влечение к женщине – возможно, потому, что впервые женщина была не просто очарована его внешностью, но проявила к нему более глубокий интерес. Привратнику она представилась кузиной Аглаэ! В Префектуре полиции назвалась его «новой любовницей»! До чего же странное, диковинное создание! Врет не краснея, действует на свой страх и риск, позволяет себе вольности, которые не всякий мужчина отважится вообразить, и еще у нее самое одухотворенное, дерзкое, прекрасное лицо в мире!
Поймав себя на том, что стоит посреди библиотеки и блаженно улыбается, Валантен решил сосредоточиться на серьезных мыслях. Он только что избежал смерти от пули Фове-Дюмениля не для того, чтобы предаваться пустым мечтаниям! Теперь, когда разговор с Эваристом Галуа убедил его в том, что «Три беззаботных коростеля» и «Якобинское возрождение» были ложным следом, требовалось начать расследование с нуля. Возможно, что-то даст дело Тиранкура, того бонапартиста, о самоубийстве которого говорил префект полиции. Что там сказал этот бесноватый перед смертью, когда перебил в номере все зеркала и пустил себе пулю в грудь? «Зеркала меня заставили!» – вот что. Дело было темное, хотя само по себе вроде бы и не представляло интереса.
Занятый этими размышлениями, Валантен подошел к книжному шкафу, возле которого он несколько минут назад застал врасплох Аглаэ. Уверенным движением инспектор выдвинул вперед томик «Эссе» Монтеня. Раздался щелчок, и весь ряд полок со скрежетом повернулся, открыв тайный проход.
Шагнув туда, Валантен оказался в комнате площадью двадцать квадратных метров. Это был секретный кабинет, о котором никто, кроме него, не знал. Здесь инспектор хранил большую часть вещей, связывавших его с прошлым. В центре комнаты стоял огромный стол с тигелями, горелками, перегонными кубами, пробирками и колбами – здесь был весь инструментарий химической лаборатории, который одобрил бы и сам великий Пеллетье. Полки у дальней стены были заставлены чучелами небольших животных, коллекциями минералов, окаменелостей и засушенных насекомых; в банках с формалином плавали причудливые студенистые сгустки. На стенах висели гравюры с лечебными растениями. Интерьер этой странной, внушающей смутную тревогу кунсткамеры дополняли многочисленные рамки с бабочками всех форм, цветов и размеров.
Валантен поставил пузырек со стрихнином в один ряд с другими склянками, выстроившимися на столе, и направился к секретеру, в ящиках которого он хранил в идеальном, скорее, даже маниакальном порядке все важные документы. Подняв крышку секретера, молодой человек замер, ему хватило одного взгляда, чтобы понять: документы лежат не совсем так, как он их оставил здесь накануне вечером.
Кто-то побывал в потайной комнате и рылся в его бумагах.
Глава 19. Отец и сын
Той ночью Валантен плохо спал: просыпался множество раз весь в поту, тяжело дыша, с ощущением, что ему не хватает воздуха. Под конец совсем измучившись, он встал с кровати и перебрался в библиотеку, где попытался побороть бессонницу чтением медицинского трактата, но не смог сосредоточиться на строчках. Буквы плясали перед глазами, смысл слов ускользал. Ему покоя не давала невыносимая мысль о том, что некто посторонний, проникший в его апартаменты, раскрыл секрет потайной комнаты. У него словно вырвали часть души.
В конце концов Валантен уронил открытую книгу на колени, заложив пальцем страницу, и откинулся на спинку кресла. Мало-помалу он погрузился в дремотное оцепенение, и в голове заклубились туманом воспоминания о временах, давно ушедших в прошлое.
Было лето, ему едва сравнялось пятнадцать. Гиацинт Верн отсутствовал уже три дня: опять уехал навестить дальнюю родственницу, которая отличалась слабым здоровьем. Валантена он оставил на попечение старой Эрнестины – она занималась хозяйством в его доме, а заодно служила нянькой и кухаркой. Эта добрая женщина как могла старалась окружить одинокого скучающего подростка заботой, но развеять его дурное настроение ей было не под силу.
А Валантена и правда одолевала хандра. Он предпочел бы сопровождать отца в этой поездке в глухую провинцию, вместо того чтобы маяться без него в Париже, и горячо упрашивал взять его с собой, но Гиацинт Верн был непреклонен. Сказал, что его кузина – ворчливая старая дева, она не выносит ни детей, ни шума, порой ведет себя просто отвратительно, а ласковой бывает только со своими кошками, которых в ее доме обретается не меньше дюжины. Валантен, будучи послушным сыном, в конце концов сдался, а теперь вот места себе не находил от скуки. Огромные апартаменты на улице Шерш-Миди казались ему пустыми и холодными, словно лишь присутствие отца согревало их и вносило оживление. Сейчас мальчик особенно остро осознавал себя ребенком, лишенным материнской ласки, хотя обычно такое положение вещей его не тяготило. Даже чтение научных трактатов, в котором он всегда находил усладу, что было весьма удивительно для отрока его лет, не могло заполнить пустоту в сердце.
В тот день он и вовсе не мог сосредоточиться на каком-либо деле более нескольких минут. Попробовал поиграть на бильярде и решить шахматную задачу, подкинутую ему отцом перед отъездом, но все эти занятия казались бессмысленными и неинтересными. Валантен праздно бродил из комнаты в комнату, проклиная безжалостное летнее солнце: оно лезло в окна, делая жару в квартире почти невыносимой. Все его раздражало: тошнотворный запах воска для паркета, безумолчный стук, который издавали мухи, настырно бившиеся о стекла, бормотание Эрнестины, беззаботно напевавшей себе под нос на кухне, пока варился клубничный конфитюр…
Ноги сами принесли его к отцовскому кабинету, и он оторопел, увидев в замке ключ. Валантену разрешали беспрепятственно ходить по всем апартаментам, где угодно, но этот кабинет всегда оставался частной территорией отца. Валантен никогда не переступал порога этой комнаты, и хотя формального запрета он от Гиацинта Верна не получал, тем не менее каким-то образом сам догадывался, что нельзя вторгаться в это пространство, принадлежащее только его владельцу и никому более. Впрочем, раньше отец всегда запирал свою дверь на замок.
Теперь же, увидев в замке ключ, подросток почувствовал дрожь любопытства, прокатившуюся по всему телу. Запретное искушало, дразнило и манило. Разумеется, ни за что на свете Валантен не хотел бы огорчить своего обожаемого отца. Но ведь отец ничего не узнает, а стало быть, и повода для огорчений у него не будет, верно?..
