Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Квирк был рад выходу на вольный воздух из ресторана, четыре стены которого весь вечер словно неуклонно сближались. Теперь он выкрикнул наигранно радостные, громкие слова прощания и крепко прижал руку к пояснице Эвелин, готовясь к совместному побегу и твердя себе: «никогда, больше никогда». Крус, однако, похоже, запоздало почувствовал, что следовало бы соблюсти все приличия до конца, и сказал, что они с Анджелой проводят их до гостиницы. При этих словах молодая женщина вздрогнула и вроде бы собралась возразить, но ничего не сказала и снова погрузилась в угрюмое молчание.
Они перешли на другую сторону улицы. Рядом с ними тихо текла река, усеянная дрожащими огнями. Дорожка была узкой, так что обе женщины выбились вперёд и пошли бок о бок. Квирк закурил сигарету. Он устал. На ночном воздухе благотворное воздействие вина быстро выветрилось из головы, и кисть снова не на шутку разболелась.
Крус рассказывал об истории Сан-Себастьяна. Во время Наполеоновских войн город стёрли с лица земли бесчинствующие и мародёрствующие английские и португальские войска. Квирк слушал вполуха. Его взгляд был прикован к молодой женщине, которая шла впереди с Эвелин. Интересно, на какой теме для разговора сошлись они?
Анджела Лоулесс. Нет, это имя с ней не вязалось, просто-напросто не вязалось.
Когда-то в прошлом на жизненном горизонте Квирка промелькнула другая молодая женщина с такими же инициалами, А. Л. Она умерла насильственной смертью от рук собственного брата. Трагическая и отвратительная история.
Вспомнив эту, другую А. Л., Квирк внезапно вспомнил и о том, что обещал позвонить сегодня вечером дочери в Дублин, чтобы передать привет и рассказать ей, как он якобы наслаждается отдыхом.
Её бы весьма позабавил рассказ об ужасном вечере, который они с Эвелин только что пережили, и всё это по его вине, ведь он это всё и затеял!
Крус уже довёл до конца лекцию по истории и, помолчав, внезапно спросил:
– Как она вам понравилась?
Квирк опешил.
– Моя дочь? – сказал он. Крус в замешательстве посмотрел на него. – Извините, думал о своей… Думал о другом.
А думал он о том, чтобы обмолвиться о той, другой, А. Л. и том факте, что Фиби, его дочь, была когда-то её подругой.
Крус по-прежнему смотрел на него и по-прежнему хмурился.
– Ладно вам, доктор Квирк, – сказал Крус, – вы же не ждёте от нас, что мы поверим, будто вы оказались здесь, в Доностии, по чистой случайности? Неужели вы считаете нас такими наивными?
Квирк остановился. Он решительно ничего не соображал.
– Доктор Крус, должен вам сказать, я не понимаю, о чём вы говорите.
Они стояли лицом к лицу под сверкающим куполом ночного небосвода. Крус холодно улыб-нулся.
– Кто вы, собственно, такой, доктор Квирк? – спросил он.
Квирк беспомощно, прерывисто рассмеялся.
– Кто я, «собственно», такой? Этот вопрос я нередко задаю себе сам, но не получаю ответа.
Крус разом отбросил всю напускную вежливость.
– Шутки в сторону, – отчеканил он. – Скажите мне, зачем вы здесь и что вам нужно.
Квирк изобразил на лице сильное удивление и недоумение.
– Мне кажется, я вас не понимаю, доктор Крус, – ответил он. – Что значит «кто я такой и зачем я здесь»? Я врач, как и вы, приехал с женой провести отпуск в этом прекрасном городе. Что ещё нужно вам знать?
Крус отступил на шаг и выдавил улыбку.
– Простите меня, – сказал он и на мгновение замер, потупив взгляд на тротуар. – У Анджелы были некоторые проблемы в жизни. Ей пришлось бы плохо, если бы… если бы прошлое вдруг вернулось. – Он поднял глаза. – Понимаете?
На этот раз его улыбка приобрела скорбно-соучастнический вид.
Квирк пожал плечами.
– Это не моё дело, – беспечно сказал он. – Надеюсь, я не сделал ничего такого, что могло бы расстроить вашу… вашу подругу.
Через предплечье по направлению к локтю пронеслась молниеносная вспышка боли от раненого большого пальца. Он вспоминал дождливую ночь в Дублине. Какой-то отель. «Рассел», кажется? Нет, вроде «Шелбурн». Осколки света в створках вращающейся стеклянной двери, капли дождя, поблёскивающие на конических грудях двух статуй нубийских рабынь со светильниками в поднятых руках по обе стороны двери. Он был пьян, как это часто бывало в те дни. Вступил в перепалку со швейцаром в цилиндре – «Вам бы, сэр, пойти домой да проспаться». Но вот стеклянная дверь сделала оборот, и вошли две молодые женщины: одна оглядывалась и что-то говорила, а другая разворачивала зонтик. Той, что стояла спиной, была Фиби. Теперь она обернулась и увидела отца – его затуманенный взгляд, его промокшее пальто. Её улыбка погасла. Чёрный зонтик у неё за спиной раскрылся полностью. Худое бледное лицо, пара тёмных глаз, смотрящих на него…
Доктор Крус что-то говорил, но Квирк не слушал. Он смотрел вдоль тротуара. Жена остановилась, равно как и так называемая Анджела Лоулесс. Она закуривала сигарету. На мгновение пламя спички вспыхнуло в каждой из чёрных линз двумя одинаковыми желтовато-лютиковыми огоньками.
«Возможно ли?» – подумал он. Мёртвая девушка вовсе не мертва, может, она здесь, прямо здесь перед ним, постукивает ногой по тротуару и нетерпеливо глядит куда-то в сторону? Да, это казалось более чем возможно. Он знал это всё это время, не зная о том: он прав, эта Анджела Лоулесс – не та, за кого себя выдаёт, на самом деле нет никакой Анджелы Лоулесс, а если и есть, ведь должна же она где-то быть, то сейчас перед ним не она, а совсем другая А. Л.
Апрель, подумал он и чуть не рассмеялся тотальной дикости, тотальной неправдоподобности такого поворота. Апрель Латимер. Апрель в Испании.
Дублин
17
Фиби Гриффин стояла у большого зеркального окна смотровой площадки в дублинском аэропорту и беспокоилась из-за погоды. Густая призрачно-серая дымка снаружи прямо-таки вдавливала высокие стёкла. Возможно, она пыталась проникнуть внутрь, спрятаться от холода.
Когда Фиби была маленькой, отец приводил её сюда по воскресеньям после обеда посмотреть, как взлетают и приземляются самолёты. Она заворожённо наблюдала за тем, как размытые серебристые пятна замедляют вращение – и после остановки двигателей из них постепенно начинают проступать контуры пропеллеров. Странно было представлять их там, в небесной выси, час за часом прорезающими голубоватый воздух. Такая скорость, такая хрупкость! Отсюда
