Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Внизу, в баре, какой-то мужчина даже не пел, а выл, со слезой в голосе выводя: «Вернись в Эрин, Мавурнин, Мавурнин!» [23] Голос его звучал очень пьяно. Она подумала об отце. Тот, по крайней мере, не драл глотку песнями, ни в пьяном виде, ни в трезвом. Это перешло бы все границы.
Табло у неё за спиной загрохотало опять.
18
Пауль, одетый в чёрное пальто и чёрный шарф, вышел быстрым шагом из багажного отсека; в одной руке он держал шляпу, в другой – портфель. Оглядел зал прибытия, а когда увидел Фиби, та не удержалась и возбуждённо замахала ему рукой, хотя и знала, что он не одобряет публичных проявлений чувств – да и проявлений чувств любого другого рода, собственно говоря, тоже. Впрочем, юноша всё равно улыбался. А улыбался Пауль нечасто – не потому, что был угрюм или злонравен, а потому, что тщательно отмерял и дозировал всё в этой жизни, даже улыбки.
Фиби протиснулась сквозь толпу ожидающих и встала прямо у металлической перегородки. Теперь она перестала махать и неуверенно опустила руку, снедаемая дурным предчувствием. Она понимала, что это всего лишь обман зрения, однако у неё возникло странное и тревожащее впечатление: Пауль вроде бы приближался к ней, но в то же самое время каким-то чудом пятился назад. Она испытывала неизъяснимое ощущение: казалось, будто он посылает впереди себя какую-то волну, некий физически осязаемый флюид сомнения и нежелания, да такой мощный, что на мгновение девушка запнулась, неуверенно замерев на месте. Это всё, конечно, из-за сосисок в тесте или из-за трёх чашек ужасно крепкого чая. Да, всё же стоило бы глотнуть немного джина, он бы успокоил нервы…
Пауль обогнул заграждение, без промедления подошёл и обнял её, упершись жёстким полем шляпы ей в спину между лопатками. Легко поцеловал её в обе щеки. Фиби этим не удовлетворилась, и, не считаясь с возможным неодобрением, привлекла Пауля к себе и припала своими губами к его губам. Почему мужчины вечно ведут себя так сдержанно и скованно, когда возвращаются после долгого отсутствия? Может, дело в застенчивости? Она никогда этого не понимала.
– Эта штука, табло, показала, что твой рейс задерживается, – выдохнула она, смеясь. – Что случилось?
– О, вообще-то мы должны были кружить над аэродромом, пока туман не рассеется. Не было никакого объявления, просто мы вдруг начали снижаться и через минуту оказались на земле. И вот я здесь.
Они шли к выходу. Фиби взяла его под руку. Затем остановилась.
– А где твой чемодан?
– Его несёт носильщик. Он будет ждать на стоянке такси.
На миг она почувствовала себя опустошённой. Ей никогда бы не пришло в голову нанять носильщика. Пауль же привык щёлкать пальцами, подзывая носильщиков, таксистов, официантов, барменов. Он не видел ничего примечательного в том, что ему немедленно оказывали помощь. Достигнет ли она когда-нибудь такого же уровня искушённости? И всё же, как ни странно, Фиби чувствовала, что в чём-то продвинулась далее него. Продвинулась – это слово использовал бы её покойный дедушка, судья Гаррет Гриффин. С неодобрением. Девушке не подобает быть «продвинутой». Это почти так же плохо, как быть «легкомысленной».
Они оказались у выхода.
– Может, посидим где-нибудь? – спросила Фиби. Пауль обернулся к ней с хмурой улыбкой. – В смысле, выпьем чего-нибудь покрепче… – Она запнулась, увидев его взгляд. – Или, может, просто по кофейку… Я ждала целую вечность!
Его улыбка исчезла, оставив лишь кислую мину.
– Прости, дорогая, – сказал он тем любезно-снисходительным тоном, которым иногда с ней разговаривал. – Как ты понимаешь, я не управлял ни самолётом, ни туманом, если уж на то пошло.
Фиби кивнула и поджала губы. Она ненавидела, когда Пауль общался с ней, как с маленькой девочкой или полной идиоткой. Уж идиоткой-то она точно не была! Она была не глупее его, только на свой лад. Он отсутствовал всего неделю, и всё же теперь, вернувшись, как будто в чём-то изменился. Неужели случилось нечто такое, из-за чего он находит её более надоедливой и раздражающей, чем раньше? Впрочем, нет, сказала она себе, нет, ей просто чудится.
– Неважно, – беспечно сказала она. – Поехали домой, ладно? Я купила торт.
Они вышли на стоянку такси. Там уже поджидал носильщик со скромным чемоданом Пауля – как он перебивался, будучи не дома столько дней и имея при себе так мало вещей? Он сунул мужчине в руку монету, а тот отдал честь и, отворачиваясь, взглянул на Фиби, а затем на Пауля – и ухмыльнулся. У девушки имелось название для этого взгляда – «ирландская инсинуация». Захотелось показать этому типу язык. Если она это сделает, что скажет Пауль? Наверно, ничего. Он этого, вероятно, просто не заметит, а даже если и заметит, то не поймёт. А когда Пауль чего-то не понимал, то не проявлял к этому явлению никакого интереса.
Таксист, черноволосый и слегка крысомордый парень, укладывал чемоданчик в багажник. Затем подошёл и открыл для Фиби заднюю дверцу. Когда она садилась внутрь, Пауль сказал ей через крышу машины:
– Вообще-то мне сразу же нужно в институт.
Он работал – или, как сказал бы он сам, был прикреплён – к Институту передовой медицины на Меррион-сквер.
– А-а, понятно, – протянула она, влезла в такси и устроилась на сиденье, положив сумочку на колени и глядя прямо перед собой. Фиби не упустила из виду напускную небрежность, с которой он это сказал. Она чувствовала себя дурой из-за покупки этого торта.
Они направились в сторону города. Туман превратился в мелкий, тёплый дождик. Фиби показалось, будто крошечные капли что-то шепчут в окно рядом с ней. Она закусила губу. Ничего важного между ней и Паулем сейчас не произошло, ничего конкретного, во что можно было бы ткнуть пальцем, и тем не менее она боялась, что вот-вот расплачется. Ощущение было такое, как будто внезапно распахнулась дверь, и прямо ей в лицо ударил порыв холодного воздуха. Неужели он собирается её бросить, как до него бросали другие? Если так, то с его стороны не было никакого предупреждения, никакого намёка.
А может, и были, только она не заметила? Может, он не знал ничего до того, как уехал? Может, встретил кого-то в Цюрихе, на конференции, какую-то одарённую и серьёзную девушку, под стать себе?
Она крепче сжала ремешок сумочки. Нет, только не плакать! Если она расплачется, Пауль сначала испытает шок, а потом – раздражение. Рыдающая женщина, как он однажды её заверил, вызывает у него только нетерпение. Когда женщины плачут, они плачут только для
