Апрель в Испании - Джон Бэнвилл

16

Анджела Лоулесс с самого начала ясно дала понять, что не имеет никакого желания находиться здесь, в этом ресторане, с этими людьми, которые ей незнакомы и, будь на то её воля, оставались бы таковыми и далее. Она не пыталась скрыть, насколько сердита. Но было и что-то ещё, нечто более глубинное, нежели простое нетерпение от того, что она вынуждена принимать участие в событии, к организации которого ни в коей мере не причастна. Квирк уловил в ней волнение и подспудную тревогу. Он наблюдал за ней краем глаза. Почему она встревожена, почему взволнована? И к чему было устраивать этот нелепый маскарад, который никого не обманет, а наоборот, только привлечёт к себе внимание – несколько человек за столиками вокруг уставились на неё, когда она вошла, а некоторые так и вовсе до сих пор шушукались, явно обсуждая девушку. Она, должно быть, действительно думала, что её примут за какую-то международно известную кинозвезду, путешествующую инкогнито, – вроде бы здесь, в Сан-Себастьяне как раз проводится какой-то ежегодный кинофестиваль?

Эвелин, полная решимости, как пловец, пересекающий Ла-Манш, что встречает грудью ленивые морские волны, неоднократно пыталась поддержать разговор. Она говорила о красоте залива, на который у них с Квирком открывается такой замечательный вид из гостиничного номера. Выражала удивление зеленью полей, лугов и лесов на северном побережье. Упоминала прихотливые выверты баскского языка. Впрочем, любая тема, которую она с надеждой поднимала за столом, неизменно затухала.

Доктор Крус, подстёгнутый усилиями Эвелин, взвалившей на себя роль распорядительницы торжества, и сознающий своё положение влиятельного человека и коренного испанца, предпринял вялую попытку вдохнуть в застольную беседу немного жизни. Он посетовал на ежегодно растущее число туристов, приезжающих в Доностию, – число, к которому в этом году, на что было безмолвно, хотя и многозначительно указано, добавились также Квирк и его супруга, – и вызванное этим сезонное повышение цен на все товары. За этим последовал ещё один период молчания. Он предпринял новую попытку. Генерал Франко, сообщил он, держит здесь загородный дом на холмах к западу от залива. Однако дело не в том, что каудильо любит этот край, – он приезжает сюда только для того, чтобы подчеркнуть: Страна Басков такая же неотъемлемая часть Испании, как и любая другая. Доктор сухо усмехнулся.

Эвелин, воодушевившись, упомянула двух баскских повстанцев, которых отказался помиловать генералиссимус.

– Да, – проронил доктор Крус с учтивым безразличием, – их должны были казнить в воскресенье, но вмешалась Церковь, возмущённо указав на то, что это осквернит священный день отдохновения, и поэтому казнь отложили на сутки.

Он ел и не отрывал глаз от тарелки.

Анджела Лоулесс, кажется, не обращала на всё это ни малейшего внимания. Она заказала только салат, но не ела, а лишь безразлично возила вилкой по тарелке жирные листья. К этому времени она стала напоминать своим вызывающе нелюдимым поведением избалованную и своенравную дочь, застигнутую родителями врасплох в каком-то рискованном и компрометирующем положении. По отношению к Крусу женщина не проявляла ни малейших признаков привязанности или даже, как подумал Квирк, интереса. Можно было подумать, он вовсе не сидел с ними за одним столом.

Квирк спросил её, откуда она родом в Ирландии. Она обернулась к нему, недоуменно сдвинув брови; сколь искренне это недоумение, сказать было сложно. Казалось, её оскорбил не вопрос, а тот факт, что он вообще осмелился к ней обратиться.

– Ой, да из Дублина, – пренебрежительно бросила она.

– Да, я догадался, – сказал Квирк. – Но из какой именно части Дублина? С севера? С юга?

Анджела Лоулесс продолжала смотреть на него – по крайней мере, Квирк предполагал, что она смотрит на него, потому что не видел глаз за этими выпуклыми линзами, – с каким-то сосредоточенным безразличием, подобно тому как принцесса взирает на навязчивого лакея. Эвелин и доктор Крус перестали есть и повернулись к ней, ожидая, что она заговорит. Казалось, над столом что-то гудит, как натянутая струна пианино.

Наконец в молодой женщине что-то шевельнулось.

– Я давно не жила в Дублине, – сказала она и вновь принялась копаться в салате. И, похоже, на этом тема себя исчерпала. Внезапно женщина встала и, не сказав ни слова никому за столом, быстрым шагом удалилась в сторону дамской комнаты. Крус проводил её взглядом, затем вернулся к своей тарелке. Никто не произнёс ни слова. Минуты текли. Затем она снова появилась, теперь, кажется, двигаясь медленнее, села и неясно улыбнулась чему-то своему.

– Я останавливалась посмотреть на реку, – сказала она, улыбаясь, затем моргнула и нахмурилась. Квирк с интересом посмотрел на неё. Крус уловил его взгляд и тут же отвёл глаза.

Вернулся официант. Кофе? Нет, кофе они не будут. Дижестив? Все четыре стороны стола отрицательно завертели головами. Квирк бросил взгляд на Эвелин. Что теперь? С прибытия Анджелы Лоулесс не прошло и получаса, но вечер явно подходил к концу. У Квирка появилось ощущение, что он весь целиком, всем своим существом разверзается в непреодолимом, хрустящем, ломающем челюсть зевке. Забинтованная кисть ныла под столом. Он снова повернулся к Анджеле Лоулесс. Та поспешно отвернулась, затем опустила взгляд на тарелку и даже съела один лист салата.

Теперь он был как никогда убеждён, что каким-то образом откуда-то её знает. Может, какая-то его черта отозвалась эхом у неё в памяти? Не поэтому ли она устроила этот смехотворный маскарад, боясь, что он её узнает? Но с чего бы ей бояться? Какой вред, по её мнению, он может ей причинить? Она отложила вилку, пошарила в сумочке – банальной вещице из розовой кожи со сломанной застёжкой, – достала пачку испанских сигарет и закурила. Пока она курила, ей вдруг стало холодно, и она втянула плечи, словно охватив свою впалую грудь парой костлявых, замусоленных крыльев. Что-то пробормотала по-испански доктору Крусу. Тот кивнул, как показалось Квирку, с некоторым раздражением, и положил пальцы обеих рук на край столика, готовясь встать со стула. Выдавил улыбку (в реальности лишь слегка оттянув уголок губ), сказал, что им пора идти, и поблагодарил Квирка и его жену за столь расчудесный вечер.

Квирк, по-прежнему сидя, наблюдал, как молодая женщина расправляет свои тощие крылья и встаёт, прижимая сумку к груди и не глядя ни на кого из них.

На улице, в прохладной тишине ночи, никто из четверых не понимал, что делать. Казалось, в воздухе