Забытый аромат - Елена Дорош
– Как вы сюда вернулись? Объясните тогда, почему вы уверены, что он вас преследует?
– Просто чувствую.
– Что?
– Сегодня я шел к метро и ощутил на себе чей-то взгляд. Можешь мне не верить, но я узнал его. Как будто самого увидел.
– Так не бывает.
– Бывает, когда часто думаешь о человеке. Все эти годы он как будто жил рядом со мной и ждал, когда придет время нанести последний удар.
Серафима проглотила вязкий ком, невесть откуда появившийся в горле, и почему-то шепотом спросила:
– Какой удар?
– Он хочет убить меня.
– Зачем?
– Окончательно убрать со своего пути.
– Но вы уже не опасны. Вы ему не конкурент. Не мешаете.
– Ты не понимаешь.
Верстовский выпростал из пледа голову и посмотрел горячечными глазами.
– Пока я жив, он не успокоится. Пусть ничего не могу доказать, но я все знаю про него. Он убил мою жену, уничтожил во мне парфюмера. Это не дает ему покоя. Нужно убить меня, чтобы жить долго и счастливо.
Серафима потрогала ставший вдруг очень горячим лоб.
– Почему сейчас? Не раньше?
– Я хорошо спрятался. Он не мог меня найти.
– А теперь нашел? Но как?
– Как, как! Да почем я знаю! – рассвирепел вдруг Верстовский. – Случайно увидел! Следил! Разыскивал!
«Делать ему, что ли, было нечего?» – хотела сказать Серафима, но промолчала.
Таких людей, как Манин, понять невозможно. Прав Константин Геннадьевич: у них своя логика, недоступная нормальному человеку.
– И что нам теперь делать? – спросила она, и знакомое тягостное чувство полной безнадеги снова, как когда-то давно, овладело ею.
– Не знаю.
Верстовский накрылся с головой и затих.
– Бросить все и свалить на Мадагаскар? Или в подвал залезть? А если к соседям попроситься на время?
– Сидорова, прекрати. Мне кажется, он не знает, где я живу.
– Так следил же!
– Он увидел меня в городе, я попытался оторваться. Сначала в метро, потом на электричке. Проехал две станции. Пересел, вернулся, потом на маршрутке добрался до дома. Все время оглядывался и проверялся. Залез в лужу вот…
– Прямо как шпион, – не удержалась Серафима.
– А что было делать? Я испугался.
Серафиме стало жалко старика.
– Значит, он потерял вас из виду. Это уже лучше. Придется вам сидеть дома, а ездить и ходить по делам буду я. Меня он не знает.
– А если видел нас вместе?
– Да где? На светском приеме? Так мы туда не ходим.
Серафиме вдруг полегчало. Надежда есть. Поищет этот Манин, не найдет и свалит опять в свою Францию. В конце концов, они с Верстовским тоже не лыком шиты!
Бодрым шагом она подошла к дивану, вытащила Верстовского из шерстяной норы и заявила:
– Я вам ванну горячую сделаю. Потом чаем напою и спать уложу. А прямо с утра пойдем в лабораторию и будем учить ароматы. Лады?
Верстовский снизу вверх посмотрел на веснушчатое лицо, пожевал губами и прежним капризным голосом заявил:
– И рюмочку коньяку.
– Да хоть две! – весело кивнула Серафима. – Но маленьких.
Ночь она досыпала совсем плохо. Все пережитое отозвалось в уставшем теле тревожно стучащим сердцем, вспотевшей под волосами шеей и дикими мыслями, не отпускавшими ни на миг.
Ей всегда казалось, что страшнее Дениса зверя нет. Откуда взялся этот злодейский Манин? Почему он никак не оставит Верстовского в покое? За что он так сильно его ненавидит? Неужели и после стольких лет не может простить ему талант и успех? Разве Верстовский виноват, что Инга выбрала его? Ну даже если не может. Инги давно нет, успех в прошлом. Остался талант. Или нет. Талант умер, когда пропал его знаменитый нюх. Значит, нечему завидовать. Почему же тогда? Неужели Манин думает, что у Верстовского есть доказательства его вины в смерти Инги? Но Константин Геннадьевич сам сказал, что нет у него никаких доказательств. Если бы были, он давно их предъявил бы. Чего же тогда боится Манин? Почему Верстовский так уверен, что Манин хочет его смерти?
Мечась по кровати в поисках разумных объяснений, Серафима измаялась совершенно, но ни одна умная мысль ее так и не посетила. Около четырех она направилась в кухню и налила себе воды. Пить не хотелось, но надо было на что-то переключиться.
И что за ночь сегодня выдалась!
Проходя мимо лаборатории, она заметила полоску света под дверью. Бедный старый Верстовский. Потерял все: свой дар, профессию, любовь. Живет словно по привычке. Торчит в лаборатории, делает какую-то работу и возится с такой дурой, как она.
Просто потому, что очень одинок. А когда человек один…
Чужие приходят ночью
Эту мысль Серафима додумать не успела, потому что за окном, которое выходило на дом Княжичей, раздался знакомый звук. Серафима шагнула ближе и увидела, как от забора соседей отошел и стал удаляться в сторону выезда из поселка мужчина. В темноте короткой летней ночи она плохо его рассмотрела. Михаил вернулся? С чего так рано? Вчера только уехали с Димкой к кому-то в гости, а прибыть обещались лишь завтра. И куда он поперся среди ночи? Или это не он?
Серафиме стало трудно дышать. Она не сомневалась, что человек вышел с участка Княжичей. Звук закрывающейся калитки она успела выучить наизусть. Сначала тихий скрежет, потом тоненький писк, а затем щелчок. Он вышел, и калитка захлопнулась. Нет, это точно не хозяин. Это кто-то чужой. А если чужой, значит…
– Вор, – произнесла она вслух и кинулась вон из дома.
Хорошо, что не успела надеть обувь, иначе произвела бы столько грохота, что однозначно испугала Верстовского еще больше. Она подумала об этом вскользь и побежала дальше.
Калитка была закрыта. Серафима нагнулась, отыскивая спрятанный ключ. Он лежал у калитки под камешком. Это плохо. Выходит, незнакомец тоже знал, где он находится, вышел и сунул ключ на место. Нет, тогда ему пришлось бы нагнуться, в темноте пошарить, отыскивая камень. В этом случае она обязательно заметила бы это движение. Тогда он должен был сначала разогнуться или встать, если присел. Но человек просто пошел прочь, не задерживаясь даже на то, чтобы закрыть калитку. Он уже двигался вдоль забора, а калитка продолжала издавать тоненький писк. Или он положил ключ на место, а потом уже вышел из калитки. Тьфу ты, дура!
Серафима открыла калитку, вошла и замерла, прислушиваясь. А вдруг вор не один? Может, их еще трое в доме орудуют, а этого за водкой послали.
Она прислушивалась так напряженно, что зазвенело в ушах. Ни звука. Чувствуя противную дрожь в коленках, она
