Забытый аромат - Елена Дорош
– Наоборот. Я собираюсь ему тебя представить.
– В качестве кого, стесняюсь спросить? – подбоченилась Серафима.
– Не в качестве любовницы, не обольщайся! – хмыкнул Верстовский.
– Была нужда, болело брюхо! Не хватало еще в любовницы к старому перечнику пойти! Это ж себя не уважать!
– Никакой я не старый перечник! – обиделся Верстовский. – Ты сама говорила, что еще о-го-го!
– Так это я насчет спорта говорила, которым вам не помешало бы заняться! А то торчите в своей лаборатории целыми днями! Ссохлись совсем! А как любовник, извиняюсь, вы давно в тираж вышли!
– Ну до чего же ты, Сидорова, беспардонная! Что на уме, то и на языке!
– Так разве это плохо?
– Ну, лет в семь, возможно, и хорошо, а в твоем возрасте надо уже уметь держать язык за зубами!
– А я считаю…
– Наплевать, что ты там считаешь! И вообще, разговор не обо мне.
Верстовский почесал лоб.
– Так о чем я? Совсем голову заморочила со своими глупостями!
– Вы хотели мне кого-то представить. То ли друга, то ли любовника.
– Серафима, не дерзи!
– Да шучу я!
– Шутница хренова! Я ей хочу фотосессию сделать, а она на мне чувство юмора отрабатывает!
Серафима вытаращила глаза.
– Мне? Фотосессию? А зачем?
– Ты что, не хочешь хоть раз в жизни получить приличные фотографии?
– Хочу, конечно, но с какой стати?
– Понимаешь, мне нужно с ним переговорить, но не специально, а как бы по поводу.
– Ага. Невзначай будто.
– Ну да. Вот я и придумал фотосессию для своей племянницы, которая хочет стать моделью. Ты ведь хочешь?
– Уже нет. В этих модельных агентствах такой народ хамоватый работает!
– Неужели хамоватее тебя?
– Да вы и не представляете, Константин Геннадьевич! Я пришла поговорить, фотки показать, а там их и смотреть не стали! Дядька какой-то глянул вполглаза и заявил, чтобы я сначала сбросила килограммов пятнадцать, а потом на порог ступала! Представляете?
– Отлично представляю. Модель должна быть худой, как вешалка.
– А я разве толстая?
– Ты, Серафима, кровь с молоком.
– Значит, по-вашему, в модели не гожусь?
Верстовский свел глаза к переносице, как любила делать Серафима. Та кивнула.
– Вот поэтому я и передумала. И вообще, разврат один. Что порядочной девушке так делать?
– Правильно, нечего. Поэтому я и пригласил тебя в помощницы.
– А фотки для чего тогда?
– Хочу таким образом отблагодарить тебя за помощь. Ну и на память пусть останутся. Будешь внукам показывать.
Серафима пожала плечами. А в самом деле, почему бы не пофоткаться? С нее не убудет.
– А платье мне какое надеть? Синее в горошек или сарафан на лямочках?
– Умоляю, не надевай никаких сарафанов!
У Серафимы вытянулась физиономия.
– Голой, что ли, фоткаться?
– Не мечтай даже. Он сам решит насчет одежды. У него в студии на этот случай все предусмотрено. Ну так что? По рук?
Серафима радостно кивнула.
Фотостудия, как оказалось, располагалась не в районном городке, а в Питере, причем почти в самом центре. Серафима, никогда не бывавшая в подобных местах, была разочарована. Она представляла нечто вроде театральных декораций, в которые ее усадят или поставят, чтобы увековечить в необычном образе. А она попала в огромную комнату, заваленную всяким хламом и уставленную прожекторами, стойками и другой непонятной ерундой. Вместо фона висела какая-то брезентовая штуковина, неровно и неаккуратно покрашенная. Стул, на который ей предложили сесть, был колченогим, а одежды вообще не предложили никакой.
Серафима приуныла. Ну и что из этого выйдет?
Фотограф ей тоже не понравился. Невзрачный дядька с неряшливой бородой. И взгляд у него нехороший. Смотрит, словно на чемодан без ручки, а то и вовсе мимо. Бррр…
Одежду ей все-таки дали. Какое-то платье, у которого сразу не поймешь, где верх, где низ. Кое-как напялив, Серафима уставилась на себя в зеркало и сначала даже не поняла, кто перед ней стоит. То ли проститутка, то ли корова, на которую надели седло. Сидело платье хорошо, но со всем остальным – веснушчатым, блестящим от пота испуганным лицом, косичками за ушами и загоревшими до локтя руками – не смотрелось совершенно. Даже фотограф Роман усмехнулся, когда ее увидел. Серафима уже хотела сбросить с себя это позорище, но тут явилась анемичная девица, взяла Серафиму за руку, привела в замызганную каморку, усадила на стул и велела закрыть глаза.
Сначала Серафима решила, что ни за что не закроет. Мало ли что с ней собираются сделать? Но девица расплела ее коски, стала расчёсывать волосы, мурлыкая себе под нос, и постепенно Серафима расслабилась. Все равно семи смертям не бывать, а одной не миновать. На этой мысли она закрыла глаза и стала думать о соседе.
Мысли эти так ее увлекли, что очнулась она, только когда девица стала чем-то мягким водить по векам. Серафима заморгала, хотела посмотреть, что там с ней происходит, но девица шикнула, и пришлось сидеть с закрытыми глазами еще минут десять. Наконец ей объявили, что макияж готов.
Серафима открыла глаза и от неожиданности встала.
В зеркале отражалась совершенно незнакомая девушка. Ну просто ничего общего с ней самой.
Ни волосы, ни лицо абсолютно не были похожи на те, что она привыкла видеть каждый день. Это было так удивительно, что Серафима почувствовала себя нехорошо. Как такое можно было из нее сделать? Ведь она точно знает: не бывает на свете никаких чудес. Она даже хотела спросить у анемичной девицы, но оказалось, что голос куда-то пропал, из горла вырвался невнятный сип. Девица, конечно, ничего не поняла и быстро смылась.
Серафима осталась стоять столбом перед зеркалом.
К жизни ее вернул сердитый голос Романа, призывавший немедленно явиться в студию, чтобы начать работу.
То, что фотограф называл работой, для Серафимы было сплошной маятой и мучением, каких не видывал свет. Она-то думала, что сядет и будет сидеть, а фотограф – бегать вокруг и щелкать. Подобное она видела в кино. Оказалось, что ей постоянно нужно что-то вытворять: руками, головой и всем телом. А еще делать «правильные» глаза, убрать осиновый кол из спины, снять зажим с рук и коровье выражение с «морды лица». Роман так и сказал – с «морды лица». Серафима чуть не плакала уже, но держалась. Отступать-то было некуда.
Через пять часов кошмар на улице Вязов закончился, и Роман, даже не попрощавшись, куда-то испарился. Серафима подождала немного. Все-таки невежливо было уходить, не сказав «спасибо», но студия опустела.
В той же каморке, постоянно оглядываясь, она стащила с себя невиданное платье, кое-как натянула свои шмотки, на полусогнутых добралась до дома и свалилась в изнеможении.
Больше никто и никогда не
