Я оставляю тебя в живых - Флориан Дениссон
– Все, что угодно, только не этот несносный трезвон!
Максим с улыбкой повиновался, подошел к сестре и поцеловал ее в лоб. Но реальность вдруг напомнила о себе, и он помрачнел. Он на миг отвлекся от причины, которая привела его сюда, но больше нельзя прятать голову в песок. Максим опасался предстоящего разговора.
– Присядь, – сказал он, возвращаясь в гостиную. – Хочу кое о чем с тобой поговорить.
Элоди попросила подождать десять минут, чтобы она успела просушить волосы и переодеться.
Через пятнадцать минут она вернулась в комбинезоне с длинными рукавами – защитно-зеленый цвет напоминал военную форму.
Они уселись у стола; похожая на металлического паука люстра заливала их лица теплым светом.
– Ты плохо выглядишь. Что ты хочешь мне сказать? – спросила Элоди.
Максим рассказал ей об убийствах и сопровождавшей их инсценировке. Сперва о Приюте на горе Ревар, красных и синих ядрах и белом камне, с помощью которого было разворочено лицо жертвы. Потом о трупе на заброшенной гидроэлектростанции и странном устройстве, снабженном колесом с двумя грубо вырезанными фигурками, которые пропахали роковую борозду через живот жертвы. Личность убитых пока установить не удалось. По мере того как Максим сообщал гнусные подробности обоих преступлений, лицо Элоди все больше искажалось. Теперь оно было мертвенно-бледным, и Максим заметил, что сестра старается скрыть дрожь в руках, спрятав их под стол. В тот момент, когда он упомянул о письме – приглашении на Церемонию, обнаруженном в кармане первой жертвы, дыхание Элоди участилось.
Максим через стол осторожно прикоснулся к ее плечу.
– Ты думаешь, это могут быть они? – шепотом спросил он.
– Я… я ничего не знаю, – покачала головой она.
– Ритуал, детали… Все сходится, верно?
– Да, тревожно. Но такая жестокость…
– Тебе не приходилось слышать о подобных практиках, когда…
– Максим! – бросив на брата гневный взгляд, резко перебила его Элоди. – Ты прекрасно знаешь, что Дети Гайи миролюбивы, как никто, и стремятся лишь к телесному и душевному покою.
Максим убрал руку, стиснул зубы и со вздохом откинулся на спинку стула.
– Эло, я не хочу сейчас заводить дискуссию на эту тему.
Она ненадолго отвела глаза, а потом взглянула на брата. От света люстры у него под носом и скулами образовались тени.
– Ты думаешь, мы в опасности? – тонким голосом спросила Элоди.
Максим помолчал, пристально глядя на сестру, затем сказал:
– Я надеялся, что ответить на этот вопрос поможешь ты.
17
В приемной «Резиденции Пульман» Борис ускорил шаг. В зеркалах по обе стороны стойки, вопреки впечатлению, которое производили его атлетическая фигура, высокий рост и свежевыбритое лицо с резкими чертами, отразился печальный и неуверенный в себе мужчина. Со временем его визиты к матери становились все короче, и он выходил от нее, подавленный зрелищем губительных последствий болезни. В конце концов, чтобы окончательно не утратить психическое равновесие, Борис стал невольно оттягивать следующий визит в дом престарелых и теперь приходил всего раз в неделю, хотя прежде навещал мать в два-три раза чаще. Ему было мучительно видеть, как мозг той, кого он любил больше всего на свете, постепенно разъедается болезнью Альцгеймера. Что остается от человека без его воспоминаний? Всего лишь манекен из плоти и крови, который бесцельно блуждает до самой смерти. Прежде, когда Борис, не слишком зацикливаясь, думал об этом, отсутствие памяти казалось ему мелочью. Но человек, лишенный памяти, превращается в ничто. Жизнь представителя самого разумного вида на земле сводится к существованию животного. Даже хуже, потому что животные каждое утро просыпаются, зная, что им следует делать, чтобы выжить, подумал Борис.
Ирина Павловски во всем зависела от медицинского персонала: ей помогали есть, пить, ходить в туалет и принимать груду лекарств, прописанных, по мнению Бориса, только для того, чтобы питать в нем искру надежды, впрочем уже давно угасшую.
Еще несколько недель назад во время его визитов у матери случались короткие моменты просветления. Странным образом, она как будто помнила день и час, когда сын приходит навестить ее, потому что, когда он только появлялся в комнате, на столе уже стояли две чашки чая.
Борис осторожно постучал в приоткрытую дверь и, не дождавшись ответа, вошел. Сидя в кресле у окна, мать смотрела в пустоту. На тумбочке у кровати он заметил чайник и с грустью констатировал, что чай она не заварила. На сей раз никаких дымящихся чашек. В горле у него возник ком. Откашлявшись, он спросил:
– Мама? Как дела?
Ирина вздрогнула и развернулась, пристально всматриваясь в стоящего перед ней светловолосого молодого человека:
– О, Павел! Ты принес то, что я просила?
– Павел – это папа. Я Борис, мама, – дрогнувшим голосом произнес он.
Иногда он подыгрывал матери и не противоречил ей. Но это было еще до того, как туман, окутавший ее сознание, окончательно сгустился. Тогда Борис старался относиться к этому как к ролевой игре: он думал, что тот факт, что мать путает его с отцом или двоюродным братом, а то и с булочником, – это ее способ делиться воспоминаниями, чтобы кто-то сохранил их вместо нее. Больше всего он боялся, что, если станет спорить, она замкнется и не захочет больше ничего говорить. Но, обсудив проблему с теми, кто ухаживал за матерью, он понял, что все это, к сожалению, ни к чему. Есть люди с болезнью Альцгеймера – и есть все остальные, которым следует смириться с недугом, постигшим близкого человека, и жить дальше.
– А, ну да, Борис! Как ты, сынок?
Борис нагнулся и поцеловал ее в макушку. На мгновение он прикрыл глаза, вдохнул ее запах и спрятал его в самых сокровенных глубинах сознания. Запах матери напоминал ему о гроздьях сирени, нависавшей над балконом его детства. И поклялся себе, что никакая болезнь не сможет отобрать у него эти воспоминания.
– Ты пришел забрать почту? Очень хорошо, вот она.
Ирина с трудом поднялась и подхватила кучку иллюстрированных журналов и рекламных проспектов, сваленных на стуле в углу. Увидев, что она вот-вот их выронит, Борис подхватил всю кипу.
– Только не забудь их взять, они уже много месяцев загромождают дом! – сказала она.
– Ну что ты, мама, не беспокойся. Смотри, я кладу все себе на колени, – усаживаясь, добавил он.
Ирина долго смотрела на сына, а затем перевела взгляд за окно, где до границы тумана далеко простирался парк. Окутанные серой пеленой
