Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Ну, вот! — принужденно засмеялась теща. — А мне, как всегда ничего не досталось!
— Не повезло, — без улыбки отозвался Норов.
— Что поделаешь, старайся — не старайся, а родители всегда ближе бабушек, — вздохнула теща.
Норов с отвращением посмотрел в ее круглое, еще красивое румяное лицо, сильно накрашенное. В ней было какое-то природное самодовольство, доходившее до бесстыдства, позволявшее ей во всех обстоятельствах ощущать свою правоту. Должно быть, все это было и в Верочке, просто он прежде не замечал. Он много чего не замечал. Тебе было не до этого, Кит, ты был слишком занят собой.
Норов крепко обнял сына.
— Ну, пока.
— Папулечка, — проворковал Ванька, целуя его. — Я буду скучать!..
Норов знал, что не будет. Ванька любил его, любил искренне, но поверхностно, — может быть, он вообще не был к способен к сильным глубоким чувствам.
— Не останетесь? — спросила Норова теща. — Еще семь минут до отправления.
Он молча шагнул из купе.
— А с нами попрощаться? — напомнила она.
Он повернулся:
— Простите. До свидания.
Она, привстав, мазнула его по щеке губами, он невольно отшатнулся.
— Да что ж вы так меня боитесь! — обиженно упрекнула теща. — Я же не заразная!
Выходя из купе, он увидел, что на его щеке остался след от ее помады, и принялся стирать его носовым платком.
Не заводись, Кит. Ты сам говорил ее мужу, что кровососущее насекомое не виновато в том, что пьет кровь, Кит, оно просто не умеет жить иначе. Это так, но милее оно от этого не становится.
Опустив голову, кусая губы, Норов быстро зашагал к зданию вокзала. Толстенький, кругленький Коля семенил рядом.
— Вы пальто-то застегните, Пал Саныч, а то, не ровен час, простынете.
Норов не слышал, ему было душно.
Глава третья
От одного комода жандармы перешли к другому, осмотрели кресла, ощупали, подвигали их, чтобы убедиться, что под ними ничего не спрятано, исследовали со всех сторон большой телевизор, стоявший на полу на специальной подставке, затем настала очередь пианино. Пере открыл крышку, заглянул внутрь механизма, потом, не удержавшись, нажал несколько пожелтевших клавиш, одну за другой. Пианино издало дребезжащий звук, — оно не было настроено.
— Инструмент то зачем ломать?! — с упреком отозвался Норов.
— Да я не ломал! Я просто нажал!
— Ломал! — упорствовал Норов. — Причем, нарочно!
— Да оно такое было!
— Не было! Эрик, я предупреждал, что они сейчас весь дом разнесут!
Эрик бросил на Норова смущенный взгляд. Природная ограниченность и крестьянское уважение к властям мешали ему поддержать игру.
— Ну, э-э, оно вообще-то старое, — промямлил он, не решаясь открыто возражать Норову. — Я его сюда давно привез и поставил, не настраивал…
— А я настроил! — упорствовал Норов. — Еще вчера на нем ноктюрны Шопена играл. А теперь где настройщика искать?
Лансак покривился и кашлянул.
— Я же просил быть осторожнее! — недовольно бросил он подчиненным. — Не нужно трогать все подряд. А вы, месье Норов, должны понимать, что мы здесь не для собственного развлечения.
— Ага, — подтвердил Норов. — Для моего.
Лансак предпочел сменить тему.
— Я вижу, вы заделали окно в гостиной? — обращаясь к Эрику, спросил он.
— Ну да, поставил пока фанеру, не оставлять же дыру, — холод с улицы в дом идет. Звонил в фирму по окнам, но они пока не работают. Карантин, ква? Может, других найду…
***
Школу Пашенька закончил средне. О поступлении на бюджетное отделение приличного вуза с его оценками не могло быть и речи, Норов, собственно, на это и не рассчитывал. Пашенька поначалу хотел поступать в университет, на престижный юридический факультет. Но потом вдруг передумал и отдал документы на управление и менеджмент, но не в солидный госуниверситет, где учился Норов, а во второстепенный, муниципальный, где проректором все еще работала дочь Петрова. Норову Пашенька объяснил, что образование в России не имеет никакого значения, все решает блат, бабки и умение лизать жопу. Конечно, он был прав, но это не отменяло того обстоятельства, что учиться всерьез он не собирался.
Норов оплачивал его обучение и давал небольшое ежемесячное пособие, — гораздо меньше, чем Пашеньке хотелось. Пашенька на отца дулся и часто жаловался по телефону Анне на недостаток средств.
С годами он утратил свою юношескую красоту. Вырастая, он делался нескладным и непропорциональным. Он поправился, лицо стало круглым, при этом голова оставалась слишком маленькой для располневшего тела, а плечи слишком узкими. Норову так и не удалось приобщить Пашеньку к плаванью, развивавшему плечевой пояс, и, глядя на сына, он досадовал на себя за то, что не проявил должной настойчивости. Он никогда не заговаривал с Пашенькой о недостатках его фигуры, но настойчиво советовал работать с железом в спортивном зале. Он покупал Пашеньке годовые абонементы в фитнес-центр, но тот посещал его нерегулярно, — спорт ему не нравился.
К систематическому труду Пашенька вообще питал какое-то презрение, считая его уделом посредственностей, к числу которых он себя, конечно, не причислял. С годами он становился все более дерзким, самоуверенным и колючим. Норову было тяжело с ним и часто — неприятно, но он продолжал регулярно встречаться с сыном, полагая, что если оставить Пашеньку на самого себя, он окончательно обозлится на весь мир.
Он купил Пашеньке небольшую квартиру в центре города, чтобы тот мог приводить туда девушек, а не прятаться по подъездам, как в юности вынужден был поступать сам Норов. Но Пашенька и не прятался: вместе со своей девушкой он продолжал жить у родителей Ланы, а подаренную отцом квартиру сдавал в аренду. Норов считал это не вполне приличным, но молчал.
На занятиях Пашенька не появлялся, зачеты и оценки на экзаменах ему ставили за взятки. В муниципальном университете, по словам Пашеньки, мзду брали все, а дочь Петрова была организатором такой системы.
Насмешливость и цинизм Пашеньки в отношении окружающих лишь усилились. В честность и благородство он вообще не верил и делил всех людей на обычных воров и лицемеров. К первым он относился с несколько большей симпатией, — они хотя бы меньше врали и не так притворялись. Эта тема являлась его излюбленной; он часто пускался в рассуждения о всеобщей непорядочности, лживости и мелочности, отпуская оскорбительный замечания в адрес знакомых и незнакомых ему людей. Норова коробило от подобных разговоров; он не выдерживал, осаживал Пашеньку. Тот обижался и отвечал колкостями.
Девушку Пашеньки, высокую, красивую, очень худенькую, звали Татьяной. Семья ее была самой простой, пролетарской, о чем Пашенька говорил с пренебрежением. Татьяна работала секретаршей в областном департаменте строительства и заочно училась в строительном институте. Норову
