Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
По счастью, врач не обманул его ожиданий, и все завершилось благополучно. На сей раз после операции Верочка и теща прилетали в Саратов по очереди и добросовестно дежурили подле Бориса Петровича, который медленно приходил в себя. Норов оплатил и операцию, и отдельную палату; Анна по его распоряжению отправляла в больницу продукты, доплачивала санитаркам, но сам Норов к Борису Петровичу не ездил.
Тот не сделал попытки продолжить разговор, начатый когда-то об уходе от жены, и Норов, хотя и продолжал ему симпатизировать, но человеческий интерес к нему утратил. Дальнейшая участь Бориса Петровича была ему понятной. Да ему было тогда и не до Бориса Петровича. Безысходная тоска, усугубленная чувством вины, терзала его. Приступы порой накатывали с такой остротой, что он поднимался ночью с постели, спускался в подвал, доставал из металлического ящика свои охотничьи ружья и примерялся: из какого будет удобнее пустить себе пулю в рот. Его удерживало лишь сознание того, что он волен сделать это в любую минуту, а значит, можно еще немного потерпеть.
***
Именно тогда и начались его близкие отношения с Анной. Долгое время они оба не переступали границ дружески-служебных отношений. О том, что она увлечена им, он, конечно, догадывался, но полагал, что она принимает за любовь чувство благодарности. После отъезда Верочки Анна стала употреблять косметику, чего раньше не делала, и даже приходить на работу в черных чулках. О его слабости к черным чулкам она знала, он сам часто шутил по этому поводу, но на ней они ему совсем не нравились.
Прежде всего, эта пикантная деталь женского туалета нарушала сложившийся баланс их отношений, привносила в них нечто новое, совсем ненужное. Он любил Анну как друга, ценил в ней умного помощника, но не собирался заходить дальше. Высокая, худая, угловатая и неловкая, она не вызывала у него желания, — в ней не было женственности. Чулки лишь подчеркивали худобу ее длинных ног, к тому же они всегда были ей слишком коротки, — то ли в Саратове, с его приземистым, задастым женским населением, не находилось нужного ей размера, то ли она сама не умела выбрать. Но не желая ее обидеть, он не пытался ее остановить и деликатно молчал, что она принимала за поощрение.
Однажды он допоздна засиделся у нее, у него разболелась голова перед надвигающейся грозой, и она предложила ему остаться. Он согласился, зная, что дома ночью его ожидает очередной приступ тоски, которая становилась особенно мучительной перед непогодой. Они легли вместе на ее кровати под разными одеялами, но в темноте она обняла его и потянулась к нему губами. Обняв ее в ответ, он обнаружил, что на ней под шелковой ночной рубашкой нет белья, зато чулки она оставила. И без всякого желания, все из того же нежелания обидеть, он сделал то, чего делать не следовало.
Удовольствия он от этой близости не получил; Анна была скована, хотела понравиться, неумело изображала страсть, которой не испытывала. У него сохранился неприятный осадок и чувство досады на себя за то, что он не сумел отказать. С тех пор он избегал приезжать к ней, а когда она приглашала, уклонялся под тем или иным предлогом.
— Я тебе не нравлюсь? — не выдержав, спросила она. — Прямо совсем-совсем?
В ее круглых глазах цвета крыжовника, обычно прохладных и прозрачных, стояли слезы. Ему было ужасно жаль ее; она была в тот период его единственным другом, а для нее и вообще весь мир заключался в нем. Их близость стала повторяться, — изредка и нерегулярно. Когда она проявляла инициативу, он, ломая себя, через силу шел навстречу. Она была по-мальчишески лишена форм, и он никогда не раздевал ее до конца, чтобы не видеть ребер, сухожилий и вялой маленькой груди.
Иногда это происходило прямо на работе, на кожаном диване в комнате отдыха. Это было совсем неудобно, зато избавляло от тягостных минут, которые неизбежно наступали после близости у нее дома. Там приходилось притворяться и делать вид, что все прошло замечательно, в то время как ему хотелось лишь поскорее уехать.
Каждый раз это было не легче поединка на ринге: начиная ласкать ее, он настраивался, воскрешал в памяти мимолетные волнующие переживания прошлого с другими женщинами; затем контролировал себя, чтобы не потерять пойманную волну. Но порой, несмотря на все его усилия, у него ничего не получалось. Анна лежала под ним, не умея помочь, и смотрела на него с таким драматическим сочувствием, что он часто не выдерживал и закрывал ей глаза ладонью. Он редко доходил до финала, сознательно останавливая себя, — потому что потом становилось еще хуже.
Возвращаясь домой, он с раздражением думал: зачем ей, черт возьми, все это нужно? По его убеждению, она вообще могла обходиться без секса. Боялась ли она его потерять? Искала ли в физической близости подтверждения того, что нужна ему? Господи, да разве он не говорил ей об этом постоянно? Насколько их отношения были легче и естественней без этой дурацкой комедии!
***
Ванька пошел в первый класс. Школа находилась в трех минутах от их дома, прямо за оградой жилого комплекса; здание было небольшим, типовым, что совсем не мешало носить школе звучное название «Президентского колледжа». Верочку это очень вдохновляло, она, выросшая в спальном районе, испытывала трепет перед пышными титулами.
Записавшись на прием к директрисе, она вернулась с сообщением, что за поступление необходимо внести «добровольный взнос» в пять тысяч долларов, иначе Ваньку могут не взять. Сумма была непомерной, да и не принять Ваньку никак не могли, — он был здесь прописан; но спорить Норов не стал, просто отдал Верочке деньги. Ежемесячно, по словам Верочки, с родителей собирали по триста долларов на питание детей. Норов сильно сомневался в том, что все родители готовы платить столько, но подозревать собственную жену в таком мелочном обмане было уж совсем низко. Потом, правда, он из любопытства спрашивал Ваньку, чем их кормят в школе, и тот отвечал, что еда самая обычная: овощной салат, каша, компот, — в этом роде.
Школа, как и следовало ожидать, оказалась самой заурядной и выделялась из сотен таких же в Москве или Саратове разве что тем, что родители учеников были побогаче. Специализации по предметам не существовало, классы были большими — человек по сорок; учителя не отличались ни компетентностью, ни чуткостью к детям. По просьбе Норова, Анна нашла несколько хороших платных специализированных школ в Москве, но Верочка не желала отдавать
