Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
Впрочем, у Гете почти все — либо неумно, либо по-мещански пошло: толстые ангелы, поющие приторные дифирамбы Богу; самодовольный и праздный Бог, с чего-то вдруг полюбивший Фауста и непоследовательно отдавший его Мефистофелю для экспериментов как подопытную крысу. Неумен Мефистофель, столько сил и средств потративший на совращение неуемного похотливого старика. Глупо финальное решение Фауста — построить плотину для каких-то неизвестных ему крестьян. Чем, скажите на милость, строительство плотины лучше лечения тех же крестьян? А ведь именно этим Фауст и занимался в начале книги. Все испытав и все познав, он так ничему и не научился, бедный пенек! Весь сюжет этой скучной, ужасно затянутой мелодрамы похож на бессвязный сон толстого немецкого бюргера, опившегося пивом и объевшегося свиными сосисками.
Уймись, Кит, там хороши отдельные стихи, они давно уже вошли в мировой культурный обиход. Вернее сказать, в обиход образованного обывателя. «Суха теория, мой друг, лишь древо жизни пышно зеленеет» — недурно, но слишком тривиально. В Гете нет умения мыслить парадоксами, а именно это отличает гения от посредственности. Или вот, самые известные строки: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Этот лозунг следует написать над входом в казарму, ни для чего другого он не годится. Почему же, Кит? Да потому что бой подразумевает убийство; жизни достоин лишь тот, кто готов убивать, так? Слишком по-ницшеански. Да и чем же тут восхищаться? Большинство людей рады убивать друг друга, — за свободу, за рабство, за деньги, из зависти или просто так, ради удовольствия. Иное дело — отдать свою жизнь без боя, пожертвовать ею ради других, как поступил Иисус, или, вернее, евангельский Христос. Это — великий подвиг! А у Гете получается, что жизни достоин не он, а распявший его Пилат. Очень немецкий взгляд.
Ты бы не связался с Мефистофелем, Кит? О, нет! Я бы сказал ему: «Друг, ступай от меня подальше. Сохрани всем нам надежду: тебе — на то, что ты вскоре будешь мучить и терзать мою бедную грешную душу; Богу — на то, что я не поддамся твоим провокациям. А мне — на то, что вы оба все-таки чуток умнее, чем вас изобразил Гете, и у вас имеются более важные занятия, чем обманывать и искушать меня, усталого и кругом уже обманутого». Стой, Кит, ты забыл прибавить: «со сломанными ребрами и битой рожей». Не смешно. Изыди, Мефистофель!
***
Должно быть, разморенный солнцем, он незаметно задремал, потому что очнулся, разбуженный шумом машин с дороги. Он открыл глаза, повернулся и увидел вереницу разномастных автомобилей, надвигающихся с горы. Впереди шел знакомый жандармский джип Лансака, за ним еще одна полицейская машина, а следом — две старенькие деревенские мыльницы, еще грязные после вчерашнего дождя. В одной из них он распознал «субару» Эрика.
Вся его радость мгновенно улетучилась. Он почему-то сразу понял, что едут именно к нему и ничего хорошего ему это не сулит. На повороте к его дому джип притормозил и свернул на дорожку; остальные машины последовали за ним. Норов отпил напоследок вина, поставил бокал на круглый железный стол и подобрался.
Автомобили заняли всю площадку, Эрику даже не хватило места, и он остановился на дорожке, и сразу стало неуютно, как на уличной парковке. Из джипа первым бодро выскочил чернявый Виктор Пере.
— Привет! — весело бросил он Норову и подмигнул.
Затем с заднего сиденья выбрался долговязый Мишель Дабо и тоже по-приятельски помахал Норову рукой. Наконец показался Лансак, надутый и толстый, в неизменной фуражке. Его отчужденный вид составлял контраст с дружелюбием его подчиненных. Сегодня он держался даже более важно, чем обычно, и стоя в двух шагах от Норова, прежде чем посмотреть на него, неспешно обвел хозяйским взглядом сад и окрестности.
Из полицейской машины вылезли два жандарма; оба вооруженные, в бронежилетах. Появился сконфуженный Эрик и очень пожилая пара фермеров, живших неподалеку. Норов смотрел на непрошеных гостей неласково и не двигался с места.
— Хорошая погода сегодня, — жизнерадостно заметил Пере.
— Вы приехали пригласить меня на бесплатный обед для пенсионеров? — осведомился Норов.
Пере фыркнул.
— Добрый день, месье Норов, — приветствовал Норова Лансак официальным тоном.
Норов перевел на него взгляд.
— Здравствуйте, месье Лансак. Надеюсь, вас не арестовали?
— С чего вы взяли?
— С вами — вооруженные люди.
— Мы к вам!
— Могу я сказать, что у меня сегодня не приемный день?
— Нет, месье Норов, боюсь, не можете, — злорадно усмехнулся Лансак.
Он обернулся и поманил рукой фермеров, призывая их подойти поближе. Обоим было уже за семьдесят, оба были худые, одетые плохо, но со старомодной аккуратностью. Муж носил на лысой голове черную кепку, купленную лет сорок назад. Норов их часто встречал в окрестностях, они всегда приветливо здоровались и спрашивали, как дела. Сегодня они явно испытывали неловкость от своего пребывания здесь. Пробормотав приветствие, они сделали два шага к Лансаку и остановились. Эрик помялся, но все же подошел к Норову и протянул руку.
— Привет Поль, — промямлил он с виноватым видом. — Меня тут попросили приехать… Такое дело, ква…
Он покосился на Лансака, будто не зная, как себя вести.
— Вы сегодня один, без друзей? — спросил Лансак Норова.
— Зато вы — с целой компанией. Объясните мне, пожалуйста, цель вашего визита.
Лансак не спеша достал из кармана какую-то бумагу, развернул и показал Норову.
— Что это?
— Прочтите.
— Вряд ли пойму ваш полицейский жаргон.
— Это не жаргон, месье Норов, — снисходительно возразил Лансак. — Это постановление на обыск.
***
Бориса Петровича выписали из больницы только через два месяца. Часть височной кости ему пришлось удалить, и теперь было видно, как прямо под кожей пульсирует кровь, заставляя ее вздрагивать. От этого зрелища становилось не по себе, казалось, достаточно неосторожно дотронуться до виска, как кожа порвется и мозг вытечет наружу.
Борис Петрович терял память и порой заговаривался. О продолжении работы не могло быть и речи; ему был необходим долгий период реабилитации, а потом — операция по вживлению пластины. Специалисты предупреждали, что операция будет сложной и небезопасной, но даже в случае благоприятного исхода Бориса Петровича ожидала инвалидность.
Норов предложил делать операцию в Москве или за границей, но Борис Петрович почему-то не хотел никуда ехать и с упрямством, свойственным подчас слабым людям, твердил, что оперироваться будет лишь в Саратове, поскольку доверяет врачу, который уже
