Гребень Матильды - Елена Дорош
Марья Николавна ахнула.
– Боже! Где вы достали Абрикосова?
– По случаю.
– Это же мармелад «Лилипут»! Да я его сто лет не ела!
– Сейчас почаевничаем.
– Но как? Фабрики Абрикосова давно национализированы!
– Конечно! И названия у них другие.
– Значит, эта – из дореволюционных запасов?
– Согласна, лакомство не первой свежести. Но меня уверили, что разгрызть еще можно.
Они взглянули друг на друга и неожиданно рассмеялись.
– Пойду принесу чайник.
Мармелад действительно еще грызся. Они с удовольствием запивали его морковным чаем. О Николае не говорили. Зато завести речь о знаменитой балерине Анне удалось легко.
– Отец Николая работал с директором императорских театров Теляковским. Наверняка был знаком с Матильдой Кшесинской.
– Да кто же не был с ней знаком! – по-бабьи всплеснула руками Синицкая.
Анна отметила про себя, что щеки у Марьи Николавны сразу зарделись.
– Она правда была великой балериной?
– Да ни боже мой! – воскликнула та. – Павлова, Карсавина, Преображенская – вот великие! Матильда прославилась совершенно по другому поводу!
– Была любовницей Николая Второго?
– И не его одного! – продолжала горячиться Синицкая. – А что касается Владимира Аркадьевича Теляковского, то он просто терпеть не мог эту выскочку. Она уже не служила в труппе, а продолжала распоряжаться всем, будто она хозяйка Императорского театра! Наводила страх не только на артистов, но – подумайте только! – на главного балетмейстера и режиссера! Как будто сожительство с великими князьями давало ей такое право! Теляковский рассказывал, что однажды застал ее в одной рубашке с великим князем Сергеем Михайловичем! В ее уборной! И это при том, что у нее был сын от великого князя Андрея Владимировича и она собиралась за него замуж! Теляковский был почти что в обмороке, настолько возмущен подобной распущенностью в стенах театра, которые он считал священными!
– Ее, наверное, задаривали драгоценностями?
– А как же! Как-то у нас в гостях была Анна Павлова! Гениальная! Гениальная балерина! Она рассказывала, что однажды Кшесинская показывала ей свои драгоценности. Они хранились у нее в специальном шкафу. Матильда тогда подарила ей на память карандаш из платины с бриллиантами и рубинами.
– Целый шкаф драгоценностей!
– Это только то, что она носила! А были вещи несказанной цены! Диадемы, ожерелья, сотуары с редким жемчугом. Драгоценных яиц Фаберже у нее было несколько. Чайный стол от него же, цветы из драгоценных камней в вазочках из горного хрусталя. Казалось, что в них плещется вода. Еще золотая елочка с льдинками из бриллиантов на ветках. Слышала про зеркала эпохи Людовика Четырнадцатого и… и много чего еще! Конечно, пересказываю с чужих слов. Сама не видела. Муж один раз был приглашен на ее день рождения. Празднества организовали в Стрельне. Было более тысячи гостей! На железной дороге в тот день изменили расписание поездов, представляете? Леонид рассказывал, что весь дом был уставлен редкими и безумно роскошными вещами.
– А вас почему не позвали? Ой, простите! Это бестактный вопрос.
– Нет, отчего же. Меня тоже приглашали. Но… уже тогда я была наслышана о нравах этой женщины. Роман с наследником, сожительство сразу с двумя великими князьями и так далее. Поэтому сказалась больной. Отказ был принят, я думаю, с удовольствием. Матильда не любила, когда рядом много женщин. Она одна хотела блистать!
– Была так хороша собой?
Вопрос не по существу и к делу отношения не имел, но ужас как любопытно узнать, что притягивало к балеринке сановных ухажеров?
– Всего лишь смазлива, – резко ответила Марья Николавна, но взглянула на Анну и осадила себя: – Впрочем, это я из женской ревности говорю.
Она уже жалела, что настолько забылась. Не к лицу приличной женщине злословить о ком-то за глаза. Даже если речь идет о такой штучке, как Кшесинская.
Синицкая поправила прическу и уже спокойнее сказала:
– Мы все – женщины, я имею в виду, – немножко завидовали Матильде. Она была юна, красива и отлично танцевала. Но сила ее была в другом. Знаете, иной раз и красоты особой в женщине нет, а мужчины падают к ногам. И от возраста это не зависит. Оно или есть, или нет.
– Шарм? Обаяние?
– Да, и еще поразительное жизнелюбие! В ней столько силы было, бьющей через край энергии, что все невольно поддавались ее очарованию. Кроме того, она актриса и умела нравиться. Быть такой, какой хотел видеть ее мужчина. Каждый конкретный, понимаете?
– Не знаю. Наверное, только в теории, – ответила Анна и вдруг услышала резкое:
– Позвольте вам не поверить. Вы стремитесь нравиться, не отпирайтесь.
– Я?
Это прозвучало так искренне, что Марья Николавна смутилась.
Она ведь в самом деле думала, что Анна осознает свою красоту и умело ею пользуется. Почему? Наверное, тоже из ревности, только на этот раз материнской. Иначе как объяснить, что, встретив ее, Коленька совершенно потерял голову?
– А впрочем, пустяки. Я пошутила. Конечно, вам сейчас не до этого, – торопливо поправилась она.
Анна почувствовала в ее словах фальшь.
Другими словами, по мнению Марьи Николавны, она – пустая кокетка, увлекшая ее сына на путь разврата.
Да уж!
Права была Фефа, говоря: никогда не знаешь, где тебя накроет медным тазом.
Попрощавшись с Марьей Николавной, Анна вышла на улицу и вздохнула с облегчением.
Пройтись, что ли, вдоль Невы, раздышаться после чаевничания?
Она двинулась в сторону Дворцового моста, поглядывая на неспокойную, словно в преддверии зимы, реку.
Навстречу шли две женщины. Одна молча куталась в тонкое пальто – о таких Фефа говорит: на рыбьем меху, зато другая, цокая каблучками, весело щебетала и все заглядывала подруге в лицо.
Анна остановилась пропустить их и вдруг узнала. Сначала Ахматову, по челке, а потом и Оленьку Судейкину. Фею кукол. Прекрасную Коломбину.
Последний раз она видела их пять лет назад. Всего пять лет, а как будто вечность минула.
Петербургские красавицы постарели. Полиняли. Выцвели.
Да и с чего им хорошеть? Жизнь, поди, не сладкая. Чем живут? Хватает ли на хлеб с маслом?
Анна проводила женщин глазами и впервые подумала: после событий шестнадцатого года, когда она работала подавальщицей в «Привале комедиантов», выслеживая убийцу, она ни разу серьезно не задумывалась о судьбе героев той истории.
Слишком много событий. Слишком много потрясений. А ей всего семнадцать тогда было. В ее жизни появился Николай Синицкий, и история кукол, которые убийца оставлял рядом с жертвами, отошла на задний план[1].
А потом и вовсе забылась. Грянула революция, следом еще одна, потом смерть тятеньки, отъезд Николая и ее решение служить в уголовном розыске.
Да много чего.
И вот они снова стали возникать на ее пути. Смерть Блока, гибель Гумилева. Теперь эти бедняжки.
Кто еще?
На веранде
Стыдно, конечно, тревожить старика чуть ли не каждый день, но без него не обойтись. Ну с кем еще советоваться? И потом, почему стыдно? Наоборот, ему важно знать, что о нем не забыли, ценят его опыт. Называет себя старым брюзгой и маразматиком, а сам счастлив, когда представляется случай – как он говорит – «размять мозги».
Уговаривая себя таким образом, Анна добралась до остановки трамвая-«дымопырки».
Эх, к чаю ничего не взяла! А вот это точно нехорошо.
Аркадий Нестерович, как всегда, заприметил ее издали и вышел навстречу.
– Предчувствие меня не обмануло, дорогая Анна Афанасьевна!
– Еще скажите, что грезили нашей встречей!
– Именно! Именно грезил! Вы разбудили во мне кураж! И за это я вам премного благодарен!
Они прошли на веранду.
– Холодно. Укройтесь пледом, – посоветовал Рудницкий, захлопотав над столом. – Сейчас самовар поставлю. У меня нынче есть угощение. А вы начинайте рассказывать. Не ждите, пока разберусь с хозяйством.
Глаза его блестели нетерпением, поэтому томить старика Анна не стала.
– Так. Новый разворот, – выслушав ее, произнес Рудницкий. – Впрочем, что-то в этом роде я подозревал. Значит, все-таки Матильда – это Кшесинская. И преступник охотится за ее драгоценностями.
– Пока это, как и у вас, лишь предчувствие.
– Ничего такое предчувствие, – заметил Рудницкий и встал. – Погляжу, что там у нас с чаем.
Самовар был готов на удивление быстро. Словно только и ждал, что за ним придут. Рудницкий заварил чай в фаянсовом чайнике, поставил на стол сахарницу, следом вынес тарелку с домашним печеньем.
Анна отметила и вид, и запах угощения, но спрашивать, откуда оно, не стала. Отпила из изящной фарфоровой чашки и замычала от удовольствия.
– Дивный чай. Откуда настоящий, кстати?
– Да так. По случаю купил. Но не уводите меня от темы, голубушка.
– У меня в голове все время вертелось имя – Матильда. Но я никак не могла его… пристроить. И тут по ходу дела выясняется, что услугами ювелира Савицкого пользовалась знаменитая балерина Матильда Кшесинская. Меня как ударило. Не эта ли Матильда? Не ее ли имя произнесла перед смертью Надя! Дальше – больше! Выяснилось: у Кшесинской была дача в Стрельне. Совпадение или нет? Наш сотрудник поехал узнать,
