Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
Стиснув зубы, я подошел к кристаллу и протянул руку с мечом. Стоило навершию Искры коснуться сияющей грани, как голод взревел. Инстинкт взял верх: я не пытался впитать — я попытался сожрать.
Черные вены на моем мече вспыхнули с хищной яростью. Кристалл, вместо того чтобы наполнить меня, с сухим, пронзительным треском пошел трещинами и взорвался, осыпав дождем угасающих синих искр. Меня отбросило назад. Голод, не получив насыщения, а лишь раздразненный, с удвоенной силой вцепился в мои собственные внутренности. Согнувшись пополам от боли, я рухнул на колени.
— Видишь? — в голосе Кассиана не было и тени удивления. — Ты все еще пытаешься решить проблему молотком. Твой голод не знает ничего, кроме поглощения. Ты должен научить его другому.
Щелчком пальцев он вырастил передо мной новый кристалл.
— Еще раз. Однако на этот раз — не пытайся его сожрать. Не борись. Просто… позволь ему быть. Почувствуй его структуру. Его порядок.
Собрав остатки воли, я снова поднялся. Пот катился градом.
«Носитель, не надо…» — зашептала древняя Искра.
«Надо», — мысленно отрезал я.
Снова прикоснувшись мечом к кристаллу, я заставил себя не поглощать. Просто… слушать.
И меня ударило. Не болью. Порядком. Абсолютным, математически выверенным, идеальным. Будто мне в мозг напрямую загрузили всю таблицу Менделеева, интегральное исчисление и полное собрание сочинений Канта. Мой внутренний хаос, мой голод, взвыл от этого вторжения, как дикий зверь, которого пытаются загнать в тесную, идеально ровную клетку.
Черные вены на мече вспыхнули, силясь сожрать энергию. Но она не поглощалась. Она… встраивалась. Словно недостающий элемент в сложной химической формуле. Пространство вокруг меня начало реагировать: хаотичная белизна симулятора у кристалла обретала структуру, превращаясь в упорядоченную, мерцающую решетку.
— Чувствуешь? — голос Кассиана оставался спокойным. — Это не борьба. Это… баланс. Ты не уничтожаешь голод, а даешь ему структуру. Заполняешь пустоту не хаосом, а смыслом.
Я стоял, вцепившись в меч. Внутри меня что-то менялось. Голод не утихал, нет. Он становился… другим. Более сфокусированным. Управляемым. Процесс был мучительным, но, черт побери, он работал.
«Уроки» с Кассианом превратились в мою личную, персональную Голгофу. Каждый день, спускаясь в эту белую, стерильную пустоту, я получал от него новую, все более изощренную задачу. Мой внутренний зверь, моя Искра, выл и бился в агонии, ведь каждый контакт с энергией Порядка оборачивался для нее пыткой.
Но я терпел. Стиснув зубы до скрежета, заставлял себя продолжать, потому что это, черт возьми, работало. Голод не исчез, однако становился… острее. Словно тупой кухонный нож, который медленно, мучительно точат на правильном камне. И тогда я заметил нечто странное.
Во время этих «уроков» в моей голове начали всплывать обрывки, фрагменты чужой памяти. Вместе с ними приходила боль. Не моя — чужая. Тысячелетняя, выгоревшая дотла боль одиночества и ярости, которая хлестала по сознанию, как удар хлыста. Процесс, который Кассиан называл «структурированием», на деле обернулся чем-то иным. Дефрагментацией. Энергия Порядка, подобно умелому программисту, находила и восстанавливала поврежденные, заблокированные сектора в ее памяти, снимая предохранители, установленные первым Стражем.
И вместе с памятью ломался ее голос.
Бесстрастная синтетическая речь начала сбоить, прерываясь обрывками фраз на древнем, гортанном языке, которого я не понимал, но от которого волосы на загривке вставали дыбом. Иногда в ее голосе прорывался визг первобытного голода, а порой — тихий, почти неслышный плач. В моей голове разворачивался непрекращающийся диалог шизофреника, где одна личность пыталась сожрать другую, а третья вела протокол.
«Отлично, — саркастично подумал я, пытаясь собрать из кристаллов очередную фигуру, пока в ушах звенело от ее ментальных криков. — Раньше у меня был говорящий калькулятор, а теперь — капризная богиня с биполярным расстройством. Даже не знаю, что хуже».
А потом, в один из дней, когда я, вымотанный до предела, рухнул на пол симулятора, все стихло. Хаос в голове прекратился. Вместо него — оглушительная, звенящая тишина.
«Ты устал, Михаил».
Голос был совершенно другим. Из него исчезли и синтетические нотки, и машинная бесстрастность. Вместо них зазвучал глубокий, чуть хрипловатый женский голос — голос взрослой, мудрой и бесконечно, до самого дна, уставшей женщины. Ни голода, ни ярости — только тихая, всепонимающая печаль.
— Ты… кто? — выдохнул я, глядя в белую пустоту.
«Я та, кого ты носишь в своей руке, — ответила она, и в ее голосе прозвучала горькая ирония. — Та, кого ты называл Искрой. Хотя это имя мне никогда не нравилось. Слишком… яркое для такой, как я».
Я сел, тщетно пытаясь уложить это в голове. Мой бортовой компьютер, мой личный дьявол, моя говорящая железка только что… обрела личность. Я потерял инструмент, но, возможно, получил нечто куда более опасное.
— У тебя есть имя? — спросил я.
«Было. Давно, — она замолчала, словно нащупывая забытое слово. — Они звали меня… Лия».
Лия. От этого простого, человеческого имени становилось еще более жутко.
— Что… что с тобой происходит?
«Я вспоминаю, — ответила она, и голос ее наполнился болью. — Кассиан думает, что учит тебя. Он ошибается. Он лечит меня. Его Порядок — как ключ, который медленно, со скрежетом, открывает замки на дверях моей памяти. И то, что я вижу за этими дверями… лучше бы мне не вспоминать».
Она говорила со мной не как система с носителем, а как человек с человеком. Как личность, запертая в проклятой тюрьме из стали и пустоты.
Когда я, пошатываясь, вышел из симулятора, Кассиан все так же стоял у входа. Он посмотрел на меня, и в его звездных, бездонных глазах на мгновение промелькнуло нечто новое. Не сочувствие. Не триумф. А… ожидание. Он не просто учил меня. Он ждал. Ждал, когда она проснется. И от этого осознания вся ситуация становилась еще более зловещей.
Следующие дни превратились в странный, мучительный ритуал. Днем я спускался в белую пустоту симулятора, где Кассиан продолжал свои «уроки», а по ночам, когда физическая и ментальная усталость достигали пика, говорила она. Лия.
Ее голос в моей голове больше не был хаотичным — он стал ровным, тихим, полным бесконечной, выгоревшей дотла печали. Она не просто вспоминала — она показывала.
«Он лжет тебе, Михаил, — прозвучал ее голос однажды ночью. — Кассиан. Говорит тебе полуправду — самую опасную ложь из всех».
— О чем ты? — спросил я вслух.
«О причине. О том, почему все рухнуло, — в ее голосе не было злости. — Помоги мне. Я покажу».
Откликнувшись на ее
