Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
Адепт остановился, но не обернулся.
— Ту, что начали Архитекторы, — его голос прозвучал тихо, но от этого еще более зловеще. — Очищение. Только на этот раз — под нашим контролем. И с твоим командиром. Вопрос лишь в том, готов ли ты, Хранитель Хаоса, встретиться со своим отражением?
Глава 6
За хмырем в дизайнерской маске я шел по коридорам, спроектированным, казалось, каким-то очень депрессивным архитектором с гигантоманией. Ни картин, ни гобеленов, ни даже завалящего горшка с геранью — лишь черный, полированный камень, пожиравший свет, да гнетущая, вязкая тишина. Началось в колхозе утро. Мои спутники, плетущиеся следом, напоминали туристов, которых вместо пятизвездочного отеля привезли на экскурсию в морг.
Наконец наш молчаливый провожатый, Первый Адепт, остановился перед исполинской, круглой дверью. Беззвучно, как в дешевом фантастическом фильме, она ушла в стену, открывая зал, который по задумке был тронным, а на деле оказался… планетарием.
Шагнув внутрь, мы оказались под гигантским кристаллическим куполом вместо потолка. Сквозь него лился холодный, мертвенный свет далеких, незнакомых созвездий, что висели в бархатной черноте острыми, чужими осколками битого стекла. И там, в самом центре зала, на простом, лишенном украшений троне из цельного обсидиана, сидела одинокая фигура.
«Носитель… я помню его, — прошелестел в голове голос Искры, лишенный привычного анализа и холода. В нем звучали лишь узнавание и древняя, почти забытая тоска. — Он был… светом. Что с ним стало?»
Фигура на троне медленно подняла руку и сняла шлем. Я ожидал чего угодно: рогов, щупалец, второй головы. Однако реальность оказалась хуже любых моих ожиданий.
Под шлемом скрывалось лицо. Почти человеческое. Древнее, как сама земля, и донельзя изможденное. Бледная, тонкая, словно старый пергамент, кожа обтягивала череп, а глаза… Глаза — без зрачков, без радужки. Одна лишь холодная, бездонная синева, в которой отражались те самые далекие, мертвые звезды.
— Я ждал вас. — Тихий, почти шепот, его голос в абсолютной тишине прозвучал как удар колокола. Просто… уставший.
Высокий, неестественно худой, он медленно поднялся с трона, двигаясь с какой-то изломанной, болезненной грацией.
— Меня зовут Кассиан, — произнес он, и его взгляд, полный звездной пыли, остановился на мне. — Я — тот, кого вы ищете. Последний из трех.
— Предатель! — вдруг выкрикнула Арина. Голос ее дрожал от сдерживаемой ярости, а вокруг ладоней уже плясали золотистые искорки. — Ты тот, кто бросил свой пост!
Один бездонный взгляд Кассиана заставил ее невольно отшатнуться. Ее жизненная сила не просто съежилась — ее захлестнула невыносимая тоска вечного, неизменного покоя.
— Я не бросал пост, дитя Тепла. Я осознал его бессмысленность, — спокойно ответил он. — Жизнь в ее нынешнем, искаженном виде — лишь боль. Бесконечный, бессмысленный цикл рождения и страдания.
— Хватит философии, — рыкнул Ратмир. Он не боялся, нет. В его взгляде сквозило презрение солдата к дезертиру. — Ты бросил свой пост, пока твой брат сражался. Ты — трус.
Кассиан посмотрел на него, и Ратмир вдруг пошатнулся, схватившись за виски. В его глазах на мгновение отразились тысячи битв, тысячи смертей, свидетелем которых он был. Кассиан не атаковал — он лишь явил ему всю тщету его вечной войны.
— Я — тот, кто хочет прекратить боль, воин. А ты — тот, кто всю жизнь ее приумножает. Кто из нас трус? — он шагнул в нашу сторону, и мы все невольно попятились. От него веяло холодом. Не хищным, как от меня, а абсолютным, могильным холодом вечного покоя.
— Еретик… — прошептал Елисей. В его голосе, помимо страха, пробивалось неуместное научное любопытство. Для него Кассиан был не врагом, а живым, невозможным артефактом.
— Я не еретик. Я — врач. — Кассиан снова посмотрел на меня, и в его звездных глазах отразился не противник, а… коллега. Врач, который смотрит на безнадежно больного пациента и собирается предложить ему единственное, последнее лекарство. — Твой путь привел тебя на развилку, Наследник Голода. Одна дорога ведет к вечной боли. Другая — к вечному покою. Я не предлагаю тебе выбор. Я просто освещаю обе тропы.
Отлично сказано. Прямо туристический гид по преисподней. Одна тропа ведет на костер, другая — в морозильную камеру. Выбор, как говорится, за мной. Глядя на этого древнего, выгоревшего дотла философа, я осознал: мой внутренний зверь впервые за долгое время молчал. Не потому что испугался — потому что слушал. С хищным, внимательным интересом.
— Красиво говоришь, — хрипло отозвался я, делая шаг вперед. — Только слова — это просто слова. Мне нужны факты.
Кассиан на мгновение замер, и в его звездных, бездонных глазах промелькнуло что-то похожее на… одобрение. Он ждал этого.
— Вы, дети Хаоса, привыкли доверять лишь тому, что можно потрогать или проткнуть мечом. Хорошо. Будут вам факты.
Он не взмахнул рукой. Он просто… подумал. И мир вокруг нас снова изменился.
Кристаллический купол над головой подернулся рябью, и мы повисли в пустоте. Перед нами, сменяя друг друга, разворачивались рождение и смерть целого мира: на молодой планете зарождались первые организмы, эволюционировали, пожирая друг друга, разрастались городами-ульями и, наконец, сгорали в огне бессмысленных войн.
— Но… но ведь была и радость! Любовь! Творчество! — выкрикнула Арина, голос ее дрогнул.
В ответ голограмма сфокусировалась на конкретной сцене. Возник город невероятной красоты, полный смеющихся существ и парящих садов. А затем на него обрушилась чума, порожденная их же магией жизни, вышедшей из-под контроля. Смех сменился криками, сады — горами гниющих трупов.
— Мимолетные сбои в программе, — голос Кассиана звучал в наших головах, ровный и бесстрастный. — Аномалии, которые лишь усугубляют страдания, когда они заканчиваются. Статистическая погрешность на фоне океана боли.
— Ложь! — зарычал Ратмир. — Доблесть воина, защищающего свой дом, — это не погрешность!
Изображение на куполе сменилось, явив предков самого Ратмира. Веками они вели бессмысленные войны за один и тот же клочок выжженной земли, умирая в грязи и крови.
— Вот твой прадед, воин, — прокомментировал Кассиан. — Он пал, защищая этот холм. Спустя сто лет его правнук погиб, пытаясь отбить этот же холм обратно. В чем был смысл их боли?
Ратмир пошатнулся. Глядя на карусель бессмысленной резни, он больше не мог скрывать страдание за каменным лицом. Вся его жизнь, вся его вера в честь и жертву только что были названы «статистической погрешностью».
— Это… это не вся
