Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин
Агент «Знакомый» сообщал и о Тимоше:
«Надежда Алексеевна, в крайне апатичном и безучастном настроении, почти совсем не говорила, сказала только: “Мне стыдно, что я хорошо относилась к такому не человеку, а извергу, как ЯГОДА, и идеализировала его. Какая я была доверчивая и наивная, но правда все здесь были наивные… Ну, это будет мне такой урок, что я теперь уже никому не верю”.
Екатерина Павловна отдельно сказала, что она очень боится, вдруг ЯГОДА на закрытом заседании потребует вызова Тимоши, желая ее повидать (или желая посмотреть на нее) в качестве свидетельницы. На вопрос к Надежде Алексеевне, как же с ее письмом товарищу Сталину, она ответила: “Не знаю, кажется, Екатерина Павловна переслала его”».
Много позже, в 1963 году, бывший главный редактор «Известий» Иван Михайлович Гронский (он отсидел 16 лет в Воркутинском лагере) беседовал с невесткой Горького Надеждой Алексеевной Пешковой. Сохранил в дневнике запись разговора.
«Пешкова, – вспоминал Гронский, – попросила о беседе с глазу на глаз. Она очень волновалась. Ее интересовал вопрос: был ли Горький отравлен или умер естественной смертью?
Ответил ей, что с этим вопросом я должен обратиться к ней, так как в эти дни она все время находилась около Горького.
Надежда Алексеевна рассказала, что примерно за два или три дня до смерти с Алексеем Максимовичем сделалось плохо: лежать он не мог, поэтому сидел или, правильнее сказать, полулежал в кресле. Говорить он уже не мог. Дежуривший врач (профессор Максим Петрович Кончаловский) вышел из комнаты, где лежал Горький, и сказал членам семьи:
– Алексей Максимович кончается. Можете пойти попрощаться.
Мы вошли в комнату. По одному подходили к писателю. Он смотрел на нас, но сказать что-либо уже не мог. Я, помню, подошла, поцеловала его в лоб, взяла его руку. Он посмотрел на меня и как-то нежно-нежно погладил мне руку.
Медицинская сестра (Олимпиада Дмитриевна) предложила впрыснуть камфору. Я набрала камфору в шприц и передала Олимпиаде Дмитриевне, которая тотчас же и сделала инъекцию. А в это время Петр Петрович Крючков позвонил по телефону в Кремль Сталину и сообщил о том, что Алексей Максимович кончается.
Вскоре к нам приехали Сталин, Молотов и Ворошилов.
К их приезду Горький как бы воскрес. Видимо, сказалась камфора. Он стал разговаривать. Более того – потребовал шампанского и вместе с приезжими выпил целый бокал вина.
На другой день он встал, ходил по комнате и играл с нами в карты – в подкидного дурака. Мы все воспрянули духом.
Думали, что кризис миновал, что и на этот раз писатель выбрался из болезни и будет жить. Так продолжалось два дня.
За это время Сталин, Молотов и Ворошилов приезжали еще раз. Сталин рассматривал лекарства, находившиеся на столе, копался в них. Через некоторое время после его отъезда Горькому сделалось плохо, он потерял сознание и вскоре умер. У меня создалось впечатление, что его отравили. Об этих своих догадках я никому не говорила.
– Как вы думаете, мог Сталин его отравить? – спросила Надежда Алексеевна. – Врачей я не подозреваю. Они Горького любили и пойти на такое преступление не могли.
Я ответил, что в отравление не верю. Стал разубеждать ее в ее подозрениях. Но, откровенно говоря, моя аргументация действовала на нее слабо. У меня создалось впечатление, что в отравление она верит. Да и как не верить, когда все факты последних дней жизни Горького подтверждают эту ее оценку.
После разговора я долго думал о сообщенных мне Надеждой Алексеевной фактах, взвешивал их и в конце концов пришел к выводу: она права. Человек, организовавший убийство Кирова и многих своих друзей, мог, разумеется, убить и Горького. Тем более что он ему мешал…
Сталин неоднократно говорил мне:
– Не понимаю, почему Горький цепляется за оппозиционеров? Он все время добивается выдвижения их на руководящую работу».
Сталин, разумеется, мог приказать убить Горького, он сгубил миллионы жизней. Но фактов, свидетельствующих о том, что Горький был отравлен, все же нет. Да и не было нужды торопить смерть писателя, который в последние годы жизни демонстрировал вождю безоговорочную преданность и своим пером изрядно помогал Сталину.
Глава тридцать первая
Отравленные стены
Генриха Григорьевича Ягоду обвинили еще и в попытке убить своего сменщика – Николая Ивановича Ежова. Уходя с Лубянки, он будто бы приказал опрыскать стены наркомовского кабинета сильнейшим ядом.
Все это описано в протоколе допроса Ягоды:
– Как вы организовали покушение на товарища Ежова?
– Я пришел к выводу, что наиболее безопасный путь – это отравление Ежова каким-нибудь медленно действующим ядом. Во-первых, это наиболее незаметный способ. Во-вторых, я учитывал при этом, что незначительное вмешательство яда при слабом, как мне казалось, здоровье Ежова может вызвать достаточную реакцию, которая, если не приведет к смерти, то во всяком случае прикует его к постели, и тем самым освободит нас от его вмешательства в следствие.
Паукер заявил мне тогда, что он осуществит этот план путем отравления квартиры Ежова через своих людей, обслуживающих квартиру (Ежов жил в доме НКВД и обслуживался также по линии НКВД).
– Какой это был яд и где вы его взяли?
– У Паукера, Воловича и Буланова ядов было достаточно. Ядами для служебных целей занимался Серебрянский. Их производили у него в лаборатории и привозили для него из-за заграницы через Оперативный отдел. Поэтому яды всегда имелись в достаточном количестве и в различных рецептурах.
– Как было произведено отравление служебного кабинета товарища Ежова?
– 28 или 29 сентября 1936 года, точно не помню, я вызвал к себе в кабинет Буланова, велел приготовить смесь ртути с какой-нибудь кислотой и опрыскать ею кабинет и прилегающие к нему комнаты. Смесь эту приготовил Буланов вместе с Саволайненом в моем присутствии, перед моим уходом, кабинет был опрыскан этим составом. 1 октября 1936 года я уехал в отпуск. Перед самым отъездом я поручил Иванову Лаврентию созвониться с Булановым и предложить ему от моего имени опрыскивание кабинета продолжать. И они, наверное, это делали.
(Упомянутый Ягодой капитан государственной безопасности Лаврентий Никифорович Иванов – один из его личных помощников. Он служил в секретариате Ягоды с 1931 года; ушел вслед за ним в наркомат связи заведующим секретариатом. Его расстреляли в июне 1937 года.)
– Значит, опрыскивание производилось раствором ртути с какой-то кислотой?
– Да. Уже работая в наркомате связи, я как-то спросил Иванова Лаврентия, как идут дела у Буланова с отравлением кабинета Ежова. Он ответил мне, что все в порядке, что Буланов совместно с Саволайненом работу продолжают. Лично я Буланова в этот
