Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд
Что мы имеем? Мы имеем кучку исключительно талантливых и, как следствие, гиперактивных творческих людей, одурманенных суданским пузырчатым жуком, которые выпучив глаза пялятся на молодую особу неописуемой красоты. Они на крючке. Из них можно делать яичницу или вместо масла намазывать на хлеб, они обречены с того момента, как проглотили роковую шоколадку. Я убежден, что сам Папа Римский, окажись он в подобной ситуации, ровно через девять минут сбросил бы с себя сутану, как и все остальные.
Но пора уже вернуться к моему повествованию.
После Ренуара мы вернулись в Париж в нашу штаб-квартиру в гостинице «Ритц», откуда отправились к старику Моне. Подъехали к его великолепному дому в Живерни, и я, как обычно, оставил Ясмин у калитки, Она провела у него больше трех часов, но я не скучал. Зная, что мне предстоит ряд длительных ожиданий, я оборудовал в машине маленькую библиотечку: полное собрание сочинений Шекспира в одном томе, несколько романов Джейн Остин, немного Диккенса, кое-что из Бальзака и последняя книга Киплинга.
Наконец вышла Ясмин, и я заметил большое полотно у нее под мышкой. Она медленно брела по тротуару с мечтательным видом, но когда подошла поближе, я заметил знакомый восторженный блеск у нее в глазах и яркий румянец на щеках. Она выглядела, как прирученная тигрица, которая только что с аппетитом слопала вице-короля Индии.
— Все в порядке?
— Все отлично, — прошептала она.
— Покажи картину.
Это был великолепный этюд — водяные лилии, плавающие в пруду у дома Моне в Живерни. Настоящий шедевр.
— Он сказал мне, что я волшебница.
— Он прав.
— Она сказал, что я самая прекрасная женщина на свете, и попросил меня остаться.
В сперме Моне оказалось больше живых сперматозоидов, чем в сперме Ренуара, несмотря на то, что он был на год старше, и мне удалось наполнить двадцать пять соломинок. Через несколько лет эти соломинки Моне будут стоить сотни тысяч.
А потом нам крупно повезло. В это время в Париже находился очень динамичный и незаурядный балетный продюсер по имени Дягилев, У Дягилева был талант находить великих артистов, и в 1919 году он впервые после войны собрал свою труппу и готовил с ними новый репертуар. С этой целью он пригласил к себе несколько необычайно талантливых людей. К примеру, в это самое время: из Швейцарии приехал Игорь Стравинский, чтобы написать музыку к дягилевскому «Петрушке»; Пабло Пикассо готовил декорации — для «Петрушки» и «Треуголки». Анри Матиссу заказали эскизы костюмов и оформление сцены для «Соловья»; и, наконец, еще один художник — по имени Андре Дерен, о котором мы до сих пор не слышали, работал над декорациями для «Волшебной лавки».
Стравинский, Пикассо и Матисс уже были в нашем списке. Полагая, что месье Дягилев гораздо лучше нас разбирается в искусстве, мы решили включить в список и Дерена. Все эти люди находились в Париже.
Мы начали со Стравинского. Ясмин заявилась к нему как раз в тот момент, когда он сидел за роялем и работал над «Петрушкой». Он был скорее удивлен, чем рассержен.
— Здравствуйте, — привстал он. — Вы кто?
— Я приехала из Англии, чтобы угостить вас шоколадом, — ответила она.
Эта нелепая реплика, которую Ясмин еще много раз предстояло произнести, совершенно обезоружила милого, дружелюбного человека. Все остальное было просто, и хотя мне не терпелось узнать все непристойные подробности, Ясмин упорно хранила молчание.
— Ты могла бы хоть рассказать, что он за человек.
— Ослепительно яркий, — улыбнулась она. — Блистательный, умный, быстрый. У него огромная голова и нос, похожий на вареное яйцо.
— Он гений?
— Да, — ответила она. — Он гений. В нем искра Божья, как и у Моне, и Ренуара.
— Что за искра? — спросил я. — Где она? Видна в его глазах?
— Нет, — покачала головой она. — Ее нигде не видно, она просто есть, и все. Ты ее чувствуешь. Как невидимый нимб.
От Стравинского я получил пятьдесят соломинок.
Теперь настала очередь Пикассо. В то время его мастерская помещалась на Рю де ла Боэти. Я высадил Ясмин перед покосившейся дверью с облупившейся коричневой краской. Не было ни звонка, ни молоточка, поэтому Ясмин просто толкнула дверь и вошла. Я ждал ее в машине, читая «Кузину Бетти» — я до сих пор считаю эту книгу лучшим произведением старого французского классика.
Не успел я прочесть и четырех страниц, как дверца машины распахнулась, и Ясмин рухнула на сиденье рядом со мной. Ее волосы растрепались, и она дышала тяжело, как кашалот.
— Господи, Ясмин! Что с тобой?
— Боже! — простонала она. — О Боже мой!
— Он тебя выгнал? — допытывался я. — Ударил?
Она едва дышала и не могла говорить. Струйка пота стекала у нее со лба. Глядя на нее, можно было подумать, что она четыре раза обежала вокруг квартала, спасаясь от маньяка с огромным ножом. Я ждал, когда она немного остынет.
— Не волнуйся, — успокаивал ее я. — Не могло же нам постоянно везти.
— Он дьявол! — наконец выдохнула она.
— Что он с тобой сделал?
— Это бык какой-то!
— Рассказывай.
— Он что-то писал на огромном холсте, когда я вошла. Он обернулся, его глаза широко открылись и стали круглыми, как блюдца, и почернели. Он крикнул «Оле!» или что-то в этом роде и двинулся ко мне очень медленно, слегка приседая, как будто собирался прыгнуть…
— И он прыгнул?
— Да, прыгнул.
— Боже правый.
— Он даже не отложил кисть.
— Значит, тебе не удалось надеть на него макинтош?
— Боюсь, что нет. У меня не было времени даже открыть сумочку.
— Вот, черт!
— На меня обрушился ураган, Освальд.
— А ты не могла его как-нибудь успокоить? Помнишь, как ты остановила старика Уорсли?
— Этого ничто бы не остановило.
— Все произошло на полу?
— Нет. Он опрокинул меня на какую-то грязную кушетку, там кругом разбросаны тюбики с красками.
— Ты сама вся в краске. Посмотри на свое платье.
— Я уже видела.
Я знал, что нельзя винить Ясмин за провал. Но все равно разозлился. Это была наша первая неудача, и я надеялся, что их будет не слишком много.
— Знаешь, что он сделал потом? — спросила Ясмин. — Он просто застегнул брюки и сказал: «Благодарю вас, мадемуазель, вы меня освежили. А теперь я должен вернуться к работе». И он отвернулся, Освальд! Ты представляешь? Он просто отвернулся и снова принялся за картину!
— Он испанец, — заметил я, — как и Альфонсо.
Я вышел из машины и пусковой ручкой завел мотор. Когда я сел обратно, Ясмин причесывалась перед зеркалом в машине.
— Стыдно признаться, — заявила она, — но он мне понравился.
— Я так и понял.
— Феноменальная энергия.
— Скажи мне, — спросил я, — а месье Пикассо — гений?
— Да, — ответила она. — Вне всяких сомнений. Когда-нибудь он станет страшно знаменитым.
— Проклятие!
— Но мы же не можем заполучить их всех, Освальд!
— Пожалуй, нет.
Следующим был Матисс.
Ясмин провела у господина Матисса около двух часов, и провалиться мне на этом месте, если маленькая плутовка не вышла оттуда еще с одним полотном. Божественная картина — пейзаж в свойственной ему манере фовизма с деревьями — синими, зелеными и алыми, — подписанная и датированная 1905 годом.
— Потрясающая картина, — воскликнул я.
— Потрясающий мужчина, — воскликнула она. И это все, что я услышал про Анри Матисса, ни слова больше.
Пятьдесят соломинок.
17
Дорожный контейнер с жидким азотом постепенно наполнялся соломинками, У нас были соломинки короля Альфонсо, Ренуара, Моне, Стравинского и Матисса, Но оставалось еще много места. Одна соломинка вмещала в себя всего одну четверть кубического сантиметра жидкости, а сама была чуть толще спички и вполовину короче. Пятьдесят соломинок в металлическом штативе занимали совсем мало места. Я решил, что в контейнере поместится еще три партии, поэтому Ясмин сможет нанести визит Марселю Прусту, Морису Равелю и Джеймсу Джойсу. Все они жили в Париже.
Если у вас сложилось впечатление, что мы с Ясмин посещали наших клиентов почти ежедневно, то вы ошибаетесь. Мы действовали медленно и осторожно. Обычно между посещениями проходила примерно неделя. За это время мне удавалось собрать все необходимые сведения о жертве. Мы никогда не надеялись на авось. Я заранее узнавал все о привычках клиента, его рабочих часах, семье, прислуге, если она есть, и тщательно рассчитывал время. Но даже несмотря на это, Ясмин иногда приходилось ждать в машине, пока жена или служанка не отправятся за покупками.
Следующим мы выбрали Марселя Пруста, ему было сорок восемь лет, и шесть лет назад, в 1913 году, он написал роман «По направлению к Свану», Недавно изданная книга «Под сенью девушек в цвету», встреченная публикой с восторженным энтузиазмом, принесла ему Гонкуровскую премию. Однако месье Пруст вызывал у меня некоторую тревогу. Мое расследование показало, что это весьма странный субъект. Он был богат, независим и тщеславен, он был снобом и антисемитом, он был ипохондриком и страдал от астмы.
