Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд
А. Р. Уорсли пришел в восторг от моих проделок.
— Боже правый, Корнелиус! — воскликнул он. — Ну вы наглец! Восхитительный наглец! И теперь вы очень богатый молодой человек.
— Не очень богатый, — не согласился я. — Я намерен сделать миллион фунтов, прежде чем мне исполнится тридцать.
— И я верю, что у вас получится, — подхватил он. — Верю. Вы не боитесь неизвестности. Вы способны провернуть ловкий трюк и при этом не попасться. Вы смело бросаетесь в авантюру. А самое главное — вы начисто лишены принципов. Другими словами, вы обладаете всеми качествами нувориша.
— Благодарю вас, сэр, — склонил я голову.
— Да, но сколько семнадцатилетних юношей отважились бы отправиться на край света за порошком, которого, возможно, даже не существует в природе? Думаю, немного.
— Я не хотел упустить такой шанс, — сказал я.
— У вас великолепное чутье, Корнелиус. Великолепное. Я вам даже немного завидую.
Мы сидели и пили портвейн, я с удовольствием курил маленькую гаванскую сигару. Я предложил такую же профессору, но он предпочел свою вонючую трубку. Эта трубка производила больше дыма, чем все, которые я когда-либо видел. Она напоминала миниатюрный военный корабль, спускающий дымовую завесу на его лицо. За дымовой завесой А. Р. Уорсли размышлял над моей парижской историей. Он продолжал восхищаться, хмыкать и бормотать что-то вроде: «Удивительное приключение!.. Каков наглец!.. А как все обставил!.. Да и химиком оказался неплохим, раз сумел изготовить эти пилюли».
Потом наступило молчание. Его голову окутывал дым. Стакан портвейна скрылся в дымовой завесе, когда он поднес его ко рту. Через мгновение он появился вновь, но уже пустой.
— Ну что ж, Корнелиус, — наконец нарушил молчание А. Р. Уорсли, — вы только что откровенно рассказали о себе, настала моя очередь ответить тем же.
Последовала небольшая пауза. Я ждал. Интересно, что же он собирается мне поведать.
— Видите ли, — продолжал он, — за последние несколько лет я тоже добился некоторого успеха.
— Правда?
— Хочу написать статью о своих исследованиях, когда появится время. Может быть, мне даже удастся ее опубликовать.
— Из области химии? — спросил я.
— Немного химии, — пояснил он. — Но большей частью это биохимия. Смесь и того, и другого.
— Интересно было бы послушать.
— Правда? — ему не терпелось высказаться.
— Конечно, — я налил ему еще портвейна. — У нас уйма времени, потому что мы должны прикончить сегодня эту бутылку.
— Хорошо, — кивнул он.
— Ровно четырнадцать лет назад, — начал он, — зимой 1905 года, я случайно заметил золотую рыбку, вмерзшую в лед пруда в моем саду. Через девять дней наступила оттепель, лед растаял, и золотая рыбка поплыла как ни в чем не бывало. Это явление навело меня на размышления. Рыбы — хладнокровные существа. Какие другие формы хладнокровной жизни можно сохранить при низких температурах? Лишь немногие. И тогда я стал думать о возможности сохранить при низких температурах бескровную жизнь — я имею в виду бактерий и тому подобное. Я спросил себя: «А кто захочет сохранять бактерии? Лично мне это не нужно». И когда я задал себе еще один вопрос: «Какой живой организм скорее, чем любой другой, вы захотели бы поддерживать живым в течение длительного времени?» Ответ пришел сам собой — сперматозоиды!
— Почему именно сперматозоиды? — удивился я.
— Мне трудно это объяснить. Ведь я химик, а не биолог. Но я чувствовал, что сделал верное заключение, которое может послужить на пользу науке. Поэтому я начал эксперименты.
— С чем? — спросил я.
— Со спермой, разумеется. С живой спермой.
— Чьей?
— Своей собственной.
Последовала небольшая пауза, и я почувствовал легкое смущение. Когда кто-нибудь рассказывает мне о своих поступках, неважно каких, я сразу живо их себе представляю: ничего не могу с собой поделать. Это лишь мимолетное видение, но оно возникает всегда, и сейчас я ясно представил неряшливого старика А. Р. Уорсли в лаборатории и то, чем ему пришлось заниматься ради своих экспериментов.
— Для науки все допустимо, — сказал он, чувствуя мою неловкость.
— О, я совершенно с вами согласен.
— Я работал один, — продолжал он, — в основном поздно вечером. Никто не знал, чем я занят.
Его лицо скрылось за дымовой завесой, потом вновь предстало передо мной.
— Не стану рассказывать о сотнях неудавшихся экспериментов. Расскажу лишь о своих удачах. Думаю, они вас заинтересуют. Моим первым важным открытием стало следующее. Оказывается, для поддержания жизни сперматозоидов в течение любого времени требуются крайне низкие температуры. Я замораживал сперму, постепенно снижая температуры, и с каждым понижением срок хранения увеличивался. С помощью твердой двуокиси углерода мне удалось заморозить свою сперму при температуре минус 97 градусов Цельсия. Но даже этого было недостаточно. При минус девяноста семи сперма сохранялась не более месяца. Я должен добиться более низкой температуры, сказал я себе. Но как это сделать? В конце концов я нашел способ замораживать сперму при минус 197 градусах Цельсия.
— Невероятно, — воскликнул я.
— Как вы думаете, что я использовал?
— Не имею ни малейшего представления.
— Жидкий азот.
— Но ведь жидкий азот относится к летучим веществам, — недоумевал я. — Он моментально испаряется. В чем вы его хранили?
— Я разработал специальные контейнеры, — объяснил профессор, — очень прочные и хитроумно сделанные вакуумные колбы. В них удавалось сохранять азот в жидком состоянии при минус ста девяносто семи градусах практически вечно. Нужно было лишь регулярно пополнять контейнеры, вот и все.
— Но не вечно же.
— Вы ошибаетесь, — возразил он. — Вы забыли, что азот — это газ. Если вы сжижаете газ, он остается в жидком состоянии хоть тысячу лет при условии, что вы не позволяете ему испариться. А это несложно — нужно только плотно закупорить колбы и надежно их изолировать.
— Понятно. И сперма сохранилась живой?
— И да, и нет, — ответил он. — Сперматозоиды прожили достаточно долго, подтвердив тем самым, что я правильно выбрал температуру. Но они не сохранялись вечно. Что-то было не так. Я долго размышлял и в конце концов понял, что сперме требуется некий буфер, пальто, если хотите, чтобы защитить ее от сильного холода. Я испробовал около сотни разных веществ и наконец нашел то, что нужно.
— И что же это?
— Глицерин.
— Обычный глицерин?
— Да. Но и с ним у меня не сразу все получилось. Он не помогал, пока я не понял, что охлаждение должно проходить постепенно. Сперматозоиды — нежные ребята. Они не любят потрясений. Им очень не нравится, когда их сразу замораживают до минус 197 градусов.
— Поэтому вы охлаждали их постепенно?
— Совершенно верно. Вот как это делается. Смешиваете сперму с глицерином и помещаете в небольшую резиновую емкость. Пробирка не подойдет, потому что треснет при низких температурах. Кстати, все эти действия нужно совершить сразу после получения спермы. Нельзя медлить ни секунды, иначе она погибнет. Потому первым делом вы кладете драгоценный пакет на обычный лед, чтобы довести температуру до точки замерзания. Потом помещаете его в азотный пар для более глубокой заморозки. И наконец, погружаете в жидкий азот, осуществляя самую глубокую заморозку. Это поэтапный процесс. Вы постепенно адаптируете сперму к холоду.
— И это действует?
— Да еще как. Я совершенно уверен, что защищенная глицерином сперма, прошедшая процесс медленной заморозки, может оставаться живой при температуре минус 197 градусов сколько угодно времени.
— Даже сто лет?
— Да, при условии, что вы будете поддерживать соответствующую температуру.
— И потом ее можно разморозить и оплодотворить ей женщину?
— Безусловно. Но, добившись таких результатов, я потерял интерес к экспериментам с человеком. Мне хотелось идти дальше. Но я не мог проводить эксперименты с мужчинами и женщинами, во всяком случае, так, как мне хотелось бы.
— А как бы вам хотелось экспериментировать?
— Я хотел выяснить, сколько лишних сперматозоидов содержится в одной эякуляции.
— Не понимаю. Что значит «лишние сперматозоиды»?
— Среднее количество спермы, извергаемое за один раз крупным животным вроде быка или коня, содержит пять кубических сантиметров сперматозоидов. Каждый кубический сантиметр содержит один миллиард сперматозоидов. То есть всего получается пять миллиардов сперматозоидов.
— Пять миллиардов! За один раз! Не может быть!
— Так и есть.
— Не могу поверить.
— Это правда.
— Сколько же тогда извергает человек?
— Примерно половину. Около двух кубических сантиметров и, соответственно, два миллиарда.
— То есть, вы хотите сказать, — недоумевал я, — что каждый раз, когда я доставляю удовольствие милой даме, я вбрасываю в нее два миллиарда сперматозоидов?
