Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
И товарищ, втянув голову в плечи, покорно проходит.
Потом он будет доказывать у кассы, что он не лезет за чеком без очереди, что ему нужно добить семнадцать копеек. Потом он всё-таки получит «люля» и сядет за стол.
Цветов на столе, конечно, нет: самообслуживание. Если хочешь, чтобы были цветы, приноси их с собой.
Да и не только цветы приносить надо. Не хватает, например, кожей. Раньше нож давали каждому. После того как официантки были уволены и за залом стало некому приглядывать, говорят, что ножи стали исчезать. Не вилки, не ложки, не перечницы, а именно ножи. Чтобы пресечь воровство, администрация попросту припрятала всё холодное и тупое оружие.
Но ведь приспосабливается человек, и мы тоже приспособились.
Пять-шесть конструкторских досок объединяются в одну «столующуюся бригаду»:
— Ты, Петя, за три минуты до звонка бежишь к кассе. Я занимаю очередь на раздаче… Алевтина Фердинандовна обеспечивает ложки и вилки. Федя — подносы, для скорости выбиваем всем одно и то же: щи и гуляш…
Но возникло ещё одно, как говорится, узкое место. Никто не убирал со стола, и потому не хватало тарелок.
— Товарищи, мы уже два месяца едим по-новому, — говорил на очередном собрании Николай Працуев. — За это время мы значительно продвинулись вперёд. Но есть, конечно, и отдельные недоработки: уборка столов… Давайте, товарищи, сами… Это будет новая инициатива.
В переднем ряду раздались аплодисменты: там сидели работники столовой.
Совершенствование самообслуживания продолжалось.
Вскоре мы выступили с инициативой: «Самим мыть посуду». Вслед за тем последовала ещё одна: «Самим, надев белый колпак, стать к плите. Для этого каждый день освобождать несколько человек от работы и посылать их на кухню». Но и на этом мы не остановились: «Самим привозить с базы продукты», «Самим стоять на раздаче»…
Работникам кухни стало совсем нечего делать
Шеф-повар лениво чесал в затылке и приговаривал:
— Щи варите? Ну, варите, варите. Кому это надо, мне, что ли?
И тут с новой блестящей инициативой выступил я:
— Поскольку работники кухни остались без дела, предлагаю: пусть они садятся за наши чертёжные доски, а мы, конструкторы, целиком займёмся кухней. Мы их как-нибудь накормим!
1968
ВСЁ КАК В ЖИЗНИ
Я работаю в инструментальном цехе.
Над нашим участком висит большой транспарант. На нём написано, что мы лучшие и передовые.
Это верно. Проценты у нас выше, чем у соседей.
Нам выдали премию и поздравили от имени завкома.
А через несколько дней на участке появились незнакомые люди. Не похоже, чтобы проверяющие, или которые за опытом, или из райкома.
Один — худой, длинный. Другой — пониже, пополнее. Третий — маленький, с большой бородой. Все трое подстрижены почти под нулёвку, словно те, что с родителями долго не видались. Все трое в чёрных очках. И не в пиджаках, а в синтетических куртках разного цвета. И с трубками. Не курят: в цехе курить нельзя. Просто так в зубах или в руках трубки держат. И с ними девушка — очень красивая блондинка в розовой кофте, к которой пришит матерчатый герб неизвестного иностранного государства.
С участком знакомятся, разговаривают меж собой, жестикулируют. Один вдруг на подоконник забирается и глядит поверх всех нас из-под ладони, словно кого высматривает.
А потом, так случилось, подходят ко мне.
— Здравствуйте, товарищ токарь.
— Здравствуйте, — говорю, — только мой станок не токарный, а фрезерный…
— Очень хорошо! — отвечает девушка и достаёт из сумочки блокнот, чтобы записывать. — Ваша фамилия, имя, отчество?
— Иванов Алексей Степанович.
— Сколько лет на заводе?
— Двадцать четыре.
— Блестяще! Четверть века за одним станком?
— Почему за одним? Техника совершенствуется… А вы, если можно спросить, откуда будете? Из какой страны?
Девушка как рассмеётся.
— Свои, — говорит. — С телевидения. Фильм о вашем участке снимать будем.
Тут они представляются, и я узнаю, что высокий — режиссёр, средний — оператор, маленький с бородкой — по звуку, а девушка — редактор фильма.
— Что ж, — спрашиваю, — сценарий о нас уже написан?
— Нет, — отвечает, — мы сначала снимаем, а потом пишем. У нас такой метод. Чтобы всё было натурально, как в жизни.
А дальше всё началось натурально, как в жизни.
Приходит мастер и объявляет:
— Кончай работу! Уборка будет. Санитарный день.
Я возразить пытаюсь:
— Санитарный день только недавно был…
А он:
— Ты что, Степаныч, не понимаешь, для чего уборка? Фильм снимать будут. На плёнку. А плёнка нынче знаешь какая чувствительная? Каждую пылинку отразит как есть.
Я говорю:
— Но…
А он:
— Никаких «но». Начальство, распорядилось. А тебе, Степаныч, вообще на некоторое время придётся прерваться. Прикомандировываем тебя к съёмочной группе. Ты самый старый старожил, всё знаешь. Будешь помощником режиссёра. Или как там у них — помрежем.
Так я стал помрежем. Лампы таскал, электричество где подключить, указывал, интервью давал девушке об истории цеха.
Очень милая она оказалась, очень любопытная и понятливая. Всё с лёту усваивает. Как только начинаю что объяснять, а она: «ясно-понятно». И такая, простая. Даже «Памир» курит. А я — то их поначалу за иностранцев принял. Но она мне объяснила, что гербы и эмблемы к кофточкам пришивать — это сейчас у женщин модно. И трубки курить тоже модно — у мужчин, у журналистов. Особенно на телевидении и в «Литературной газете».
Можно курить, а можно и не отравляться — так просто в зубах трубку держать.
Словом, начали мы с уборки.
Час проходит, второй, смотрю — работницы наши, фрезеровщицы, потихоньку исчезать начинают. А которые ещё не сбежали, стоят группкой и о чём-то спорят.
Подхожу поближе, вроде внимания на них не обращаю, и слышу:
— Ты, Маша, подожди. Поработай. Ты на этой педеле в парикмахерской была? Была. А я нет, Мне сейчас позарез надо на причёску, к косметичке и на маникюр. А знаешь, какие очереди? И живу я за городом.
Это говорит Ленка, она себя так зовёт и все её — тоже. На самом деле её имя Евдокия. Дуня, значит. Но ей так не нравится. Решила псевдоним взять.
Ленка — работница у нас хорошая и девушка красивая: черноволосая, крупноглазая, только нос немножко кверху, поэтому она его часто книзу гладит. Поправляет
— Подумаешь, за городом живёт, — говорит Маша. — Всё равно успеешь. А на маникюр тебе вовсе не обязательно. Что, твои пальцы, что ли, режиссёр снимать будет? Пальцы только у пианистов снимают. И у Татьяны Дорониной.
— Ну, ладно, — говорит Ленка, — не в маникюре дело. А карточку на выходе ты за меня пробьёшь…
Не знаю, до чего они договорились бы, только вскорости ни одной, ни другой на участке не было. Остались лишь женщины, у которых детей много.
А на следующее утро Ленка пришла — ну прямо как Лоллобриджида. Брови и глаза подведены, волосы распущены, зубы чем-то начистила — содой, что ли, с нашатырём — белые, как у негритянки, и халатик у кого-то напрокат взяла — с крахмальным воротничком. Наверно, у подруги с часового завода. Там производство чистое, не то что у нас.
Ленка, конечно, угадала, что первой её снимать будут.
Софиты около её станка поставили, как их, юпитеры. И народ со всего участка собрался.
Мастер кричит:
— Товарищи, по местам! Работать надо.
Но разве его кто слушается?
Ленка включает станок, а в это время оператор подносит к её лицу какой-то прибор вроде фотоаппарата. Она смотрит в него, улыбается и зубы показывает.
А оператор говорит:
— Это я не снимаю. Это экспонометр. Он измеряет степень освещённости вашего лица.
Всем смешно, как она сниматься приготовилась. А Шурка Петрунина — она у нас очень невыдержанная — говорит: «Ой, дура!»
Тут звукооператор, который маленький, с бородой, вынимает трубку изо рта и предупреждение даёт:
— Товарищи, фильм звуковой. Прошу не выражаться и реплик не бросать, чтобы на экран лишнее не попало.
Режиссёр командует:
— Внимание! Мотор!
Телевизионщики отвечают:
— Есть мотор!
— Камера!
А мастер участка, который людей по рабочим местам развести пытался, вернулся к съёмке и кричит:
— Стой! Нельзя снимать: Ленка косынку не надела.
Все, конечно, приостанавливается.
Мастер поясняет режиссёру:
— За станком — в косынке. Правила техники безопасности.
А режиссёр спрашивает:
— Может, всё-таки без косынки можно?
Тут уж я вступаю:
— Нельзя, — говорю. — Раз мы снимаем всё как в жизни, то только в косынке.
Видели бы, какой ненавистный взгляд бросила на меня Ленка. Причёска пропадала для телезрителей.
