Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
Я сказал:
— Я физиономию не выбирал. Какую дали родители, такую и ношу.
Но в школе меня считали, наверное, не совсем конченым человеком, потому что однажды поручили мне выступить на встрече со знаменитым детским писателем.
Библиотекарь и старшая пионервожатая написали мне, что я должен сказать своими словами от всего сердца:
— Дорогой товарищ писатель, нам очень понравилось ваше замечательное сочинение… Через него красной нитью проходит… Нам, советским детям, очень нужны такие воспитательные книги. Желаем вам дальнейших творческих…
Успеха моё выступление не имело. Писатель сидел угрюмый, быстро уехал, а пионервожатая сказала, что я говорил без души и на лице у меня…
Мне понятно, что на моём лице было: «Книга мне совсем не понравилась, никакая она не замечательная, и нам, детям, она не нужна. И никакой красной нити в ней нет. Одна скука и поучения: бу, бу, бу…»
А почему я должен был говорить именно так, как вы написали? — спросил я старшую пионервожатую.
Она развела руками и ответила:
— Так положено.
А почему положено? Кем положено?
Когда я окончил школу, папа сказал:
— Комедиант! Тебе только в театральное училище идти. Может, там при деле будешь. С твоей физиономией…
Я пытался поступить в театральное и провалился.
Дали читать кусок трагедии на тему о работе «Сельхозтехники». Тракторист разговаривает со своим трактором, который почему-то не заводится. В самый трагический момент я рассмеялся, потому что трагедия была глупая. Совсем не «Отелло».
Режиссёр говорит:
— Вживайтесь в роль!
А я чем больше вживаюсь, тем больше смеюсь. Нет, не так уж сильно смеюсь, но мимика моя явно не соответствует тем приподнято-значительным словам, которые я произношу.
И ничего не могу с собой сделать…
Потом мне приходилось вживаться в разные роли.
Я женился.
Когда на моём лице была, написана нежная любовь, жена говорила: «Милый, я всё читаю по твоим глазам! Какой же ты искренний?» В других случаях она по глазам читать не любила.
Однажды она сказала:
— Сегодня мы идём в театр. Там, между прочим, встретим одну очень милую, интересную женщину. Я познакомилась с ней в Гагре. Она жена начальника нашего районного телефонного узла. Если ты хочешь, чтобы у нас был телефон, улыбайся, говори комплименты.
В антракте я увидел телефонную супругу. Она была не милой, не интересной и с мутными глазами…
… При выходе из театра жена сердито заключила:
— Ну, вот, телефона у нас не будет. Ты всё испортил.
— Я же, кроме «здрасьте», ничего другого не сказал.
— Твоя физиономия всё сказала. У тебя был такой вид, словно перед тобой баба-яга.
— А разве она не яга?
— А телефон?
Не всё гладко у меня и в цехе. То есть как не гладко? Работаю хорошо. Норму выполняю, брака не даю. Но и тут возникли неприятности.
Вызывает меня наш профорг и говорит:
— После окончания смены — митинг. По поводу вручения нам переходящего. Ты, Пётр, выступить должен.
Я стал отказываться: не могу, мол, на митинге выступать, не умею говорить. Пусть Иванов или Сидоров. Они говорят хорошо. А профорг своё: «Понимаешь, Пётр, тут беда: кто у нас говорит хорошо, тот работает плохо. А ты у нас передовик. Тебе и выступать положено. Мы тебе и речь набросали».
Глянул яла бумажку, увидел: «… Мы самоотверженно… Благодаря высокой организации… Не считаясь со временем… В результате широко развёрнутой агитационной работы…»
Потом профорг, конечно, пожалел, что меня выпустил.
Как я ни старался быть пламенным оратором — не вышло. И физиономия не та, и голос тоже мрачный, загробный. А каким же ему ещё быть, если мысли мои тексту не соответствуют?
«Благодаря высокой организации…» Какая там организация? Обыкновенная штурмовщина! Первые две декады скулы от скуки сводит, а в третьей даже выходные работаем. Это называется «самоотверженно…», «не считаясь со временем…». А почему со временем не надо считаться? Если бы была высокая организация, то и время не помеха. А насчёт широко развёрнутой агитационной работы так скажу: она была, мне разъясняли, что я должен хорошо работать. Только вот наряды не выписывали, работы не давали. И я стоял у станка, ничего не делал, а агитаторы тоже курили в сторонке.
Это я только всего несколько случаев назвал, когда меня физиономия подводила. В общем, натерпелся я из— за неё. Вот и думаю: может, и правда, сделать мне пластическую операцию, чтобы лицо было нейтральное? Например, как у моего бывшего одноклассника Семёна Куценко.
Куценко далеко пошёл. Физиономия у него непроницаемая, серьёзная, и никогда, на ней ни одной мысли. Недавно он на юбилее главного инженера выступал: «Дорогой наш, любезнейший, талантливейший, старейший, наиуважаемый…» Я бы тут улыбнулся. А Семён на полном серьёзе. И ему верят. А он главного инженера терпеть не может, просто не переносит, сам мне однажды признался. А вот на юбилее: «…любимейший… талантливейший… Позвольте сказать вам несколько прочувствованных слов…» Так положено! И ни один мускул на лице не шевельнётся. Не выдаст. И никто никогда не знает, что Семён на самом деле думает.
А из меня дипломат плохой. Кто я? Комедиант.
1968
ЧЕРЕЗ ТАМБУР
Не без робости подходил Никифор Креветкин к дверям кабинета товарища Предельного.
Двери были высокие, массивные, двойные, с тамбуром.
Они были обиты чем-то синтетическим и звуконепроницаемым.
Перед такими дверьми Креветкин всегда робел и волновался: там, за ними, решалось, и совершалось что-то крайне важное, ему неведомое. Тамбур и синтетическая обивка двери глушили голоса и хранили тайну.
Креветкин — работник уже немолодой, и его трудовой путь пролёг через много дверей.
Когда-то он был бухгалтером артели, На эту работу его благословил человек, кабинет которого находился в узкой тесной комнатушке. К фанерной двери комнатушки был приколот кнопками кусок ватмана с надписью: «Председатель».
Потом Креветкина приглашали к другим дверям.
Пройдя довольно обыкновенные, белые с простой стеклянной табличкой, он стал коммерческим директором небольшой фабрики. Миновав солидные, коричневые, с металлической пластинкой, сел за стол начальника рай— плана. Оставив позади себя двери, обитые дерматином и украшенные большим прямоугольником из зеркального стекла, до которому шла надпись золотом, — уже именовался заведующим областным филиалом главка.
И вот перед Креветкиным — тамбур.
Он проходит через него, товарищ Предельный здоровается с ним, а затем говорит:
— Перебросить мы вас хотим, товарищ Креветкин. Создаётся УКСУС — Управление координации снабжения и урегулирования сбыта. Впервые. В других областях такого нет. Вот мы вам и поручаем. Условия создадим. Понятно? Ну? Думаете? Конечно, подумать надо: дело большое.
— Это так, — говорит Креветкин, — но, извините, не очень чётко задачу представляю. Предприятий у вас немного…
— Тем продуманнее должно быть поставлено дело.
— …организации по снабжению и сбыту существуют…
— И останутся,
— …у них уже устоявшиеся методы, связи…
— А устоявшиеся — это хорошо? Устоявшееся стоит, а мы идём вперёд. Надо что-то вносить!
— Это так, — снова говорит Креветкин, — но есть ли необходимость…
— Есть! Есть! За вами — общая координация. Через вас вся документация… Согласно тому, как проводится планирование, вы осуществляете регулирование. И я думаю, что вы оправдаете…
Товарищ Предельный поднялся со стула и на прощание протянул руку. Креветкину оставалось только сказать: «Постараюсь».
Так Креветкин попал в УКСУС.
… И вот он сидит в красивом, уютном особнячке, в красивом, уютном кабинете и не знает, что делать. За дверью — дверь пока одинарная — слышится стрекот пишущей машинки. Это секретарша печатает «халтуру».
На часах — десять минут десятого. За десять минут, прошедших с начала рабочего дня, Креветкин успел уже сделать несколько телефонных звонков.."Привет, УКСУС. Креветкин. Как дела? Порядок? Развёрстку получили? Заявочки послали? Ну, бывайте».
Впереди целый рабочий день. Звонить некому. И Креветкину тоже никто не позвонит. Если у директоров предприятий возникнут вопросы, то они будут обращаться прямо к Предельному: он их утверждал, он всё и решает. А Креветкин ничего не решает… УКСУС собирает заявочки снизу и передаёт наверх. Получает разверсточку сверху и рассылает по низам…
И тут Креветкина осеняет мысль: «А какого чёрта? Даром, что ли, я зарплату получаю?» И он решает действовать. Действовать он мог по-разному, так что в этом месте рассказ разветвляется на несколько вариантов.
Вариант первый
… И тут к нему приходит мысль: «Даром, что ли, я зарплату получаю? Буду лезть во все дела. Я им докажу! Без моей подписи комар не пролетит!»
