Свора певчих - Даша Игоревна Пар
Над залом пронеслась мелодичная трель, которой ответили куранты на Орловской башне, отбивающие полдень. Присутствующие встрепенулись, разом оглядываясь на улыбающегося императора. Пришло время петь.
Глава 26. Аллейская опера
По традиции в оперу сэвы входят в белом одеянии, служащим символом чистоты и свежести. Женщины распускают волосы, складывая драгоценности в дар церкви. Традиционно перед Днём божественного гласа, принято поститься, а непосредственно в праздник употреблять исключительно напитки, укрепляющие голосовые связки.
Перед входом в основное помещение руки опускают в специальные ванночки, наслаждаясь мягкой музыкой, доносящейся как будто из высших сфер. Англикане клонят головы перед священниками, осеняющими крылатыми знаками входящих в полную темноту.
Только сэвы способны видеть там. Это куполообразная комната, изначально разделённая на несколько зон – для верховного сэва и его слуг. Теперь же концепция изменилась, слуги превратились в аристократов, а рядом с императором (в былые времена именуемым якшарас, то есть архангел), вставала его семья.
Сразу после императора Николая Орлова, в зал вошли Константин и Реми, затем Кристина и только потом Марина Орлова, за которой последовали остальные дворяне. Пение очень важная часть жизни любого сэва, так что неудивительно, что все умолкли, придерживаясь давно установленных традиций.
Реми даже слова не сказала, когда заметила в толпе улыбающегося Арнольда. Она знала, что уже ничего нельзя сделать и, если плану Своре певчих суждено свершиться, – так тому и быть. Девушка старалась успокоиться, чтобы поддаться моменту – её первому восхождению как сэвы, ангельского существа.
Когда глаза привыкли к темноте, Реми увидела круглый зал, под потолком которого, сплетёнными в тысячи узлов, расположились толстые и совсем тонкие трубки, а под ними медные и золотые диски, установленные так, чтобы усиливать и видоизменять звучание труб. В самом помещении, на полу и стенах ничего не было, даже завалявшейся пылинки. Идеальная чистота и абсолютная тишина, нарушаемая едва слышимыми шагами идущего впереди императора.
Он ступал степенно, почти крадучись, чтобы ни единого чужеродного звука не занести в святая святых. А Реми вращала головой, с интересом оглядываясь, прикидывая, что при желании, сюда может поместиться сотен пять сэв. Но допущено оказалось не больше двухсот.
Костя чуть сжал её ладонь, чтобы девушка не отвлекалась, – его отец направился к амвону, высотой метров пять с узкой лестницей, но широкой площадкой. Это было самое тёмное место в зале. Прямо на границе, возле декоративных перил, проходила светлая полоса, разрезая лицо императора как острым ножом света и тьмы.
Реми и цесаревич встали позади Николая, дожидаясь, пока остальные займут места напротив амвона. В темноте виднелись только белые очертания фигур, колеблющиеся из-за непостоянства неба – на голубую ткань налетели волнистые облака, укутывая дымкой осеннее солнце.
Задрав голову, девушка видела сквозь сеть из трубок, витражи на потолке и на мгновение ей показалось, что разноцветное стекло складывается в какой-то символ, что-то очень знакомое читалось в них, но вот, рука Кости дрогнула, а император подался вперёд, – момент настал, и в зал спустилась оглушительная тишина.
Сначала мелодия сфер потекла тонкими ручьями откуда-то сверху, спускаясь вниз как летний дождь, падающий на текущую воду. К ней добавилось звучание из-под земли – рокочущая как камни, пришедшие в движение во время землетрясения, музыка. Звук нарастал, разносясь глухими, грозовыми ударами, а потом так резко смолк, что Реми чуть не подавилась от напряжения, – мелодия вновь поднялась вверх, истончившись до мотивов флейты и колокольчиков.
Запел император, начиная с таких нот, будто до этого музыка и не существовала, а родилась вместе с его голосом. Это было особое умение сэв.
Инга долго и упорно втолковывала девушке, как именно нужно раскрывать связки, чтобы родилось нечто подобное. Уникальный навык, будивший божественное начало каждого сэва.
Взяв Реми за руку, Костя вышел вперёд, тогда как его отец отступил в сторону, не прекращая петь, но уступая сыну и его спутнице, чтобы они оказались на самой границе. Таким образом, аристократы видели её присутствие, но не могли увидеть, кто из них первым начнёт петь. Маленькая уловка, но для всего мира стало очевидным, что цесаревич всё-таки наделён голосом.
Реми запела чисто, точно следуя за императором, чтобы буквально через долю секунды уступить партию Косте и уже с ним петь в унисон. Даже опытнейший музыкант не заметит этого манёвра, настолько полноводной рекой течёт музыка, настолько разливается вместе с царскими голосами пение, настолько светло становится в царской ложе, где к первым присоединились Марина и Кристина, добавляя в основную партию окончательные голоса. Они знали, что мелодия рождается повсюду. Что во всех Операх мира сэвы вступают в песню и она поднимается выше, ещё выше, всё ближе к ангельским сферам.
Неосознанно Реми улавливает голос брата, он поёт так же высоко, как и она, и словно откликается на её пение.
Девушка держится за руку Кости, ощущая, как омывается светом душа, как всё вокруг освещается белыми красками, и чернота отступает, скрываясь от белоснежных тонов ярчайшей музыки, усиленной инструментарием Оперы.
Потрясающая акустика единит всех присутствующих, заставляя про себя смеяться, мешая даже подумать о том, чтобы остановиться и прекратить петь. Досуха забирает их силу Опера, чтобы выплеснуть в небеса всю накопленную ангельскую мощь, и этим елеем умаслить ткань междумирья, закрывая образовавшиеся дыры и стягивая прорехи. Везде и всюду морликаи, что успели прорваться и обосноваться в этом мире, скрываются в норах, прячась под землёй, или убираясь в космос, подальше от губительного звучания.
Даже закрыв глаза, Реми видела их корчи, как ломает их пение, как очищается мир. Она бы затанцевала, если бы могла оторваться от пола или хотя бы на миг опустить голос, чтобы насладиться моментом. Все тревоги, вся боль и напряжение от бессознательного ожидания, спали. Осталось только осознание величия вида, к которому она принадлежала. Ни одному человеку в мире не даровано почувствовать, насколько удивительным может быть пение и какой мощью обладает голос сэвы.
Однако в миг наивысшей радости, в тот самый момент, когда казалось, что светлее комната не станет, Реми почувствовала перемену. Как-то иначе зазвучали трубы, по-другому задрожали диски и тарелки, что разносили тонкие ноты мелодии, связующие нити пения.
Ленты музыки изменились, превращаясь в цепи, впившиеся в горло, раскрывая его сильнее, чем сэва могла сама раскрыть. Рука цесаревича исчезла, растворилась в том, куда тянули её эти новые нити. Она поднялась выше, потом ещё выше, ощущая за спиной крылья, уносившие в пустоту.
Изменилось настроение пения. Пропал дух радости, уступая место гневливости
