Наука, стратегия и война (Стратегия и история) - Frans P.B. Osinga
Лоуренс Фридман признал, что "практический стратег (возможно, неосознанно) является в некотором роде конструктивистом "5.5 В свете вышеизложенного анализа вывод о том, что Бойда можно считать первым постмодернистским стратегом, настолько же оправдан, насколько полезен для понимания его творчества.
Непреходящая актуальность "Дискурса
Постмодернистская война
Наследие Бойда продолжало оказывать влияние на военную мысль на протяжении 1990-х годов. Его идеи нашли отражение в литературе, посвященной так называемой "войне постмодерна" и "военным постмодерна", а также в исследованиях, посвященных революции в военном деле и сетецентрической войне. Более того, "асимметричная война", ставшая темой многих исследований после событий 11 сентября и последовавших за ними войн в Афганистане и Ираке, также рассматривается и объясняется с бойденовской точки зрения в статьях, представляющих концепцию войны четвертого поколения. Сначала о постмодернистской войне.
Рассуждения о форме войны в эпоху после холодной войны отражают его аргументы. Действительно, новый способ ведения войны, названный постмодернистской войной, вращается вокруг важности знаний, ситуационной осведомленности, использования информационного превосходства и принятия сетевых структур из-за присущей таким структурам гибкости. Ее проект - это способ ведения войны, явно не похожий на современную войну на истощение в индустриальном стиле.
Постмодернистская школа в военных исследованиях указывает на новые способы экономического производства (от индустриальной эпохи к информационной), связанные с ними новые источники власти (информация), новые способы репрезентации (виртуальная реальность) и новые формы организации (трансграничные коммерческие фирмы, безграничный интернет, эрозия статуса национального государства в результате глобализации). Эти исследования подчеркивают масштабные социологические изменения, затронувшие вооруженные силы Запада после окончания холодной войны.6
Мы переживаем период перехода от "современной" массовой армии, характерной для эпохи национализма, к "постмодернистской" армии, в которой массовая воинская повинность уступает место полностью профессиональным вооруженным силам меньшего масштаба. В то же время угрозы не определяются конфликтом сверхдержав времен холодной войны. Вместо этого существует "сложность угроз" - очень широкий спектр рисков безопасности, которые трудно определить в качестве приоритетных, - и соответствующее сочетание миссий, начиная от высокоинтенсивных военных действий и заканчивая конфликтами низкой интенсивности и операциями по поддержанию мира.7 Между тем, в эпоху, когда Запад больше не сталкивался с "войнами по необходимости", а только с "войнами по выбору", наблюдается отказ от полномасштабных войн и длительных боевых действий. В "войнах по выбору" на карту не ставились жизненно важные интересы, поэтому потери среди своих и даже вражеских военных подразделений должны были быть сведены к минимуму, а общественность и политики проявляли отвращение к "сопутствующему ущербу". Эта потеря воинственности породила "постгероическую войну". Если войны и будут вестись, то Запад будет использовать свои сильные стороны - экономическую мощь и технологическое превосходство - для достижения своих целей с минимальными затратами, кровопролитием и в минимальные сроки. Эти события происходили на фоне общественной тенденции, когда военная сила как инструмент приобрела сомнительную легитимность. Избежание жертв и разрушений - это гуманизирующая тенденция и единственный способ сохранить легитимность ведения боевых действий.8 Как утверждает Кокер, "чтобы быть справедливыми, войны должны быть гуманными". Западные общества сегодня могут вести только те войны, которые сводят к минимуму человеческие страдания, как врагов, так и свои собственные. Западные общества пытаются гуманизировать войну. Это великий проект XXI века".9
Информация, или, скорее, знания, - это тема, пронизывающая все эти исследования. Грей утверждает, что: "Как оружие, как миф, как метафора или как множитель силы, как преимущество, как троп, как фактор, как актив, информация (и ее подручные - компьютеры для ее обработки, мультимедиа для ее распространения, системы для ее представления) стала центральным признаком постмодернизма". На войне информация всегда была важна. Теперь она стала самым значительным военным фактором",10 причем не только для контроля над пространством боевых действий: контроль над информацией дома не менее важен.11 Информация - организующий принцип войны и постмодерна, а значит, и постмодернистской войны.12
Для нигилистических или подрывных постмодернистов, таких как Бредиллар, суть постмодернистской войны заключается в новых методах репрезентации и переживания реальности, предлагаемых новыми средствами информации и коммуникации. В серии статей о войне в Персидском заливе он ставит под сомнение саму реальность этого события. Наше понимание этой войны было сконструировано и опосредовано непрерывной серией символических образов и виртуальных медиа-событий - симулякров, которые не являются реальными, но вместо этого "заменяют реальное". Таким образом, Браудильяр побуждает нас задаться вопросом, насколько современные концепции военного конфликта и центральной роли, которую война играла в геополитике в современную эпоху, заслуживают доверия в условиях безопасности, характеризующихся сдерживанием, культурно навязанной сдержанностью, мгновенной передачей информации через СМИ и противниками с глубокими различиями в их военном потенциале13.13 Это было виртуальное событие, которое не столько представляет реальную войну, сколько является зрелищем. Эту тему подхватили Майкл Игнатьев и Колин Макиннес, комментируя войну НАТО в Косово - "виртуальную войну" - и то, как такие "гуманитарные" войны переживаются западной общественностью - "спортивная война для зрителей".14
По мнению Бута и др., из этого постмодернистского феномена вытекает несколько (в том числе и бойдовских) событий. Первое заключается в том, что "передача медиа в реальном времени с поля боя создает непрерывный цикл обратной связи в военных операциях после холодной войны, в котором общественность может подвергаться прямому влиянию в более или менее предсказуемой форме в зависимости от содержания, выбранного для передачи [...] роль солдата-государственника станет решающей в обхаживании СМИ с целью сохранения некоторого элемента этого контроля". Кроме того, они отмечают, что "становится возможным использовать СМИ непосредственно в качестве канала для дезинформации" и "брак военной стратегии с возможностями передачи информации в реальном времени якобы независимыми глобальными СМИ, который напрашивается на сравнение с постмодерном".15
Война в информационную эпоху
Другие больше внимания уделяли новым формам ведения войны, обусловленным изменениями в экономике, отмечая переход от индустриальной эпохи к "информационному веку". Так, Элвин и Хайди Тоффлер в своем бестселлере "Война и антивойна, выживание на заре информационного века" отметили, что Запад сегодня зарабатывает богатство благодаря экономике информационной эпохи - или "третьей волны" - и это неизбежно приведет к "войне третьей волны", в которой информация будет важнейшим компонентом16.16 В современную эпоху основу вооруженных сил составляли массовые армии образца XIX века, состоящие из призывников, управляющих механизированными военными системами, производимыми тяжелой промышленностью индустриального века. Эти силы придерживались
