Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам - Дуглас Мюррей
На протяжении веков в Европе одним из великих, если не самым великим, источником такой энергии был дух религии континента. Она толкала людей на войну и побуждала их к обороне. Она же побуждала Европу к величайшим вершинам человеческого творчества. Она побудила европейцев построить собор Святого Петра в Риме, собор в Шартре, Дуомо во Флоренции и базилику Святого Марка в Венеции. Она вдохновила Баха, Бетховена и Мессиана, Грюневальда на создание алтарного образа в Изенгейме и Леонардо на создание "Мадонны на скалах".
Однако в XIX веке этот источник получил два сейсмических удара, от которых так и не смог оправиться, оставив после себя брешь, которая так и не была заполнена. Последствия волны библейской критики, прокатившейся по немецким университетам в начале девятнадцатого века, ощущаются и два столетия спустя. Когда Иоганн Готфрид Эйхгорн в Геттингене начал относиться к текстам Ветхого Завета с той же тщательностью, что и к любому другому историческому тексту, это произвело эффект, который до сих пор редко признается. Европа знала о великих мифах, но христианская история была основополагающим мифом континента и как таковая оставалась неприкосновенной.
В 1825 году, когда молодого Эдварда Пьюзи отправили из Оксфордского университета выяснить, чем занимаются эти немецкие критики, англичанин сразу же осознал важность этой работы. В конце жизни он вспоминал своему биографу о том, какое влияние оказали на него открытия, сделанные в Германии. "Я помню комнату в Геттингене, в которой я сидел, когда передо мной открылось истинное состояние религиозной мысли в Германии. Я сказал себе: "Все это постигнет нас в Англии, и как мы к этому совершенно не готовы!"" 3 Пьюзи был поражен "полной невосприимчивостью" Эйхгорна к тому, что Пьюзи считал "реальным религиозным значением повествования". Со временем эта волна невосприимчивости, или чувствительности, распространилась и на Новый Завет, не в последнюю очередь благодаря Давиду Фридриху Штраусу и его "Жизни Иисуса, подвергнутой критическому исследованию" (1835). В конце концов, она достигла Англии, как и всего остального мира. Как исламские священнослужители сегодня борются за то, чтобы не допустить ни малейшего элемента критики к основам своей веры, зная, как это отразится на целом, так и христианское духовенство по всей Европе старалось держать результаты такой критики подальше от своей паствы. Но они не смогли - точно так же, как сегодня священнослужители не могут полностью остановить поток критики, обрушивающийся на них. Она пронеслась по континенту, как и предвидел Пьюзи.
Дело было не только в том, что исследования немецких ученых открыли новые пути в науке. Попытки оградить Библию от критики провалились не потому, что вопросы, возникшие в головах немецких высших критиков, принадлежали только им, а потому, что это были вопросы, которые возникали у многих людей. Теперь они были озвучены, и отныне Библия, как и любой другой текст, стала предметом критического исследования и анализа. Поколению верующих после Штрауса пришлось искать новый способ примирения с этими открытиями, разрываясь между историческими сравнениями, вопросами авторства и вопросами ошибочности. Некоторые делали вид, что этих изменений не произошло, что они не имеют отношения к делу или что на все вопросы уже были даны ответы. Но большая часть духовенства начала осознавать, что произошел фундаментальный сдвиг, и что они тоже должны измениться.
Конечно, текстологическая наука справилась с этой задачей не в одиночку. В 1859 году к ней присоединилась другая часть двойного удара по христианской вере - книга Чарльза Дарвина "О происхождении видов путем естественного отбора". И, возможно, даже более важным, чем содержание самой книги, был процесс, который ускорил Дарвин. Если раньше божественный замысел объяснял все, что вызывало благоговение, то Дарвин выдвинул совершенно новое предложение: как резюмировал Ричард Докинз, "при достаточном времени неслучайное выживание наследственных образований (которые время от времени ошибаются) порождает сложность, разнообразие, красоту и иллюзию замысла, настолько убедительную, что ее почти невозможно отличить от преднамеренного разумного замысла". 4 Открытие Дарвина в то время, как и сейчас, вызывало ожесточенные споры. Но ответная реакция была обречена на провал. Состояние аргументов в пользу божественного замысла после Дарвина было не лучшим. Речь шла не о каком-то одном открытии - даже не о заполнении одного особенно большого пробела в знаниях человека. Это было просто первое оптовое объяснение мира, в котором мы живем, не нуждающееся в Боге. И хотя происхождение жизни оставалось загадкой, идея о том, что вся тайна решается с помощью религии, казалась все менее и менее правдоподобной. В Писании все еще можно было найти мудрость и смысл, но Библия в лучшем случае становилась похожа на произведения Овидия или Гомера: она содержала великую истину, но сама не была истиной.
Несмотря на то, что почти все в Европе теперь знают об этих фактах в той или иной форме, мы до сих пор не нашли способа жить с ними. Факты потери веры и убеждений на континенте часто комментируются и воспринимаются как должное. Но последствия этого рассматриваются реже. Редко, если вообще когда-либо, признается, что описанный выше процесс означал прежде всего одно: Европа потеряла свою основополагающую историю. И потеря религии для Европы не просто оставила брешь в моральном или этическом мировоззрении континента, она даже оставила брешь в его географии. В отличие, скажем, от Соединенных Штатов, география Европы представляет собой набор городов и деревень. Покинув одну деревню, вы рано или поздно наткнетесь на другую. И в любом малозастроенном районе первое, что вы увидите, - это церковь, расположенную в самом сердце общины. Сегодня там, где эти сердца общин не полностью умерли и не превратились в жилье, они умирают, и люди, которые все еще собираются в них, чувствуют, что они находятся в умирающем движении.
Там, где вера еще существует, она либо совсем не осознана - как в евангелических общинах, - либо изранена и слаба. Лишь в немногих местах она сохраняет ту уверенность, которая была в прежние времена, и ни одна из тенденций не благоприятствует этим форпостам. Прилив течет только в одном направлении, и нет никаких существенных течений в другую сторону. Даже Ирландия, которая в последние десятилетия отличалась самой набожной и религиозно доктринерской политикой в Европе, стала - отчасти из-за одного крупного скандала в среде священства - за чуть более чем
