Свора певчих - Даша Игоревна Пар
– Боже мой, Арнольд! Как можно в опере говорить о политике? Это просто дурной тон! – раздался голос позади Реми и в ложе вошёл Виктор Гриф в сопровождении трёх курсантов из академии. – Рене, рад, что ты выбрался и привёл сестру. Я уж думал, что больше вас, графиня, не увижу! – мужчина улыбнулся ещё шире, демонстрируя какую-то отчаянную лихость в том, как он держался.
Впервые нормально рассмотрев его, Реми обратила внимание на винный цвет глаз, приглушённый в полутьме ложе, но явно способный окраситься в самый алый, как это было во время наказания Рене. Он одновременно и привлекал, и отталкивал, находясь на самой границе привлекательности, чаруя асимметрией черт лица.
У него была чуть искривлена носовая перегородка, выделялся странный изгиб между густых бровей. Улыбка, которая, казалось, постоянно сидит на полных губах, сочеталась с густотой небольшой бороды с сединой. А короткие, тёмно-русые волосы, в которых тоже мелькал белый цвет, стояли торчком над крупными ушами.
Важным было то, как он смотрит: вроде по-доброму, но как-то слишком уж пристально, на грани приличия, будто стремясь перейти эту грань. Удалая сила в движениях крупного тела, лёгкость, обретаемая долгими часами тренировок при внушительной комплекции. Всё вместе казалось незавершённым, а оттого вызывало такие смешанные чувства, что Реми потребовалась вся её выдержка, чтобы с достоинством отвечать на мягкие подколы командира брата.
Под звуки второго звонка, Виктор предложил Рене выйти ненадолго по делам академии, пока Реми выслушивала комплименты от Соловьёва, чьё кресло соседствовало с её. Он представил девушку своим протеже, восхваляя их таланты как умелых служителей музы, в то время как она рассматривала великолепное убранство главного зала и сцены, задрапированной красными шторами.
– Что вы имели ввиду, говоря о грядущих испытаниях? – когда поток любезностей поднадоел, поинтересовалась Реми.
– Следующий год будет отличаться от предыдущих, – туманно намекнул мужчина, оглаживая орден, выданный самим Императором за заслуги перед отечеством. Быть главным инспектором – это очень престижная должность, но и очень ответственная. – Этот год выдался непростым для нас всех. Столько разрывов, столько трагедий… Необходимо скорее исправить сложившуюся ситуацию и лучше всего это можно сделать…
– Через Аллейскую оперу, – протянула Реми, задумавшись. – Я всегда мечтала увидеть её изнутри. У меня был столичный путеводитель, на обложке которого красовалась она. Кажется, каждый человек мечтает об этом. Первое чудо света.
– Уникальное. Неповторимое. Во многих странах – утраченное. Не сохранились чертежи, потерялось мастерство. Мы можем только бережно обращаться с нашим наследием и мечтать достигнуть уровня гения Аллейн, чтобы когда-нибудь по всему миру возродить Аллейские оперы, – мечтательно заговорил Арнольд, закатывая глаза. – Однако находки на границе с Цинцинией открывают перед нами новые возможности. Вот увидите, графиня, опера ещё откроется истинным светом.
Вернулись Рене с Виктором, расположившимся во втором ряду ложе. Парень шепнул сестре, что есть идея к её проблеме, но подробности будут позднее. Как раз прозвенел третий звонок и зал погрузился в тишину. Медленно погас верхний свет, раздался скрипучий шорох раздвигаемых штор и на сцене, будто парящая в небесах, возникла белая фигура, не нуждающаяся в представлении.
В белой маске, скрывавшей верхнюю половину лица, сияла она. Дива.
Это было ни на что не похоже. Это как услышать ветер, заблудившийся между гор, начинающий с ручьев, стекающих в расщелины, колокольчиками пробирающиеся между острых уклонов и подъёмов, запутавшихся в короткой траве на вершине, а позже – вот оно!
Шторм грозой проносится по залу, и Реми неосознанно хватается за запястья брата, крепко-крепко сжимая и закрывая глаза. Очищение души, вымывание всякой грязи, это настоящий полёт там наверху, среди снежных шапок, а потом ещё выше, в ватную чистоту облаков, застывая каплями посреди танцующих звёзд, тихой капелью отвечающих на пение ангела, доносящееся как будто со всех сторон.
Это невыносимо высокая нота. Это дыхание зимы и жар лета. Чистейший, небесный глас, как если бы ангелицы спустились по лестницам вниз, оглашая застывших сэв своими голосами бесконечности и света. Она и выглядела также – раскрылись пушистые крылья, распахнувшись в стороны. Спускаясь вниз, вместе с окончанием арии, она сжалась в клубок, а крылья укутали её, скрывая от публики. Миг – и она пропала, как дым. Будто её и не было. Только отголоски пения продолжали гулять по залу, отражаясь эхом в утихающих инструментах оркестра да перья осыпались по полу сцены. Полтора часа пролетели как один миг.
Зал грянул, вскакивая с мест. Сэвы кричали «Браво!», требовали выхода на бис, вернуться на поклон, явиться им! Но Дива уже ушла. Она всегда уходила, выдерживая только одноактное выступление.
В зажёгшемся свете, Реми украдкой вытирает выступившие слёзы, поражаясь как пение способно растрогать даже самых суровых мужчин. Сидевший рядом Рене держался, но и его глаза блестели, что уж говорить об остальных. Курсанты, знавшие Рене, что-то восторженно говорили, а их командир уже покинул ложе, кажется ещё до конца выступления.
– Как голос может так вскрывать души? – прошептала Реми, поднимаясь с места.
– Дива обладает уникальным талантом, графиня. Её голос способен пробуждать и усиливать способности сэв. Это редкость. Тем удивительнее, что до сих пор неизвестно, кто она такая, – ответил Соловьёв, не скрывая слёз. – Поэтому, кстати, здесь нет наших детей. Никто не захочет во время выступления оказаться под перекрёстным дебютом молодняка.
* * *
– Чистый восторг! Рен, спасибо тебе! Услышать вживую Диву – это никак не сравнится с радио. Пробирает до костей, – благодарила Реми, положив голову на плечо брата, пока Иван вёз их к обещанному сюрпризу. – Даже представить сложно, что такой голос существует. Что кто-то может так петь! Эх, а ведь я когда-то сама хотела выступать на сцене. Что сказать, не услышав гения, не поймёшь свой уровень.
– Реми, такие как Дива рождаются раз в поколение. На всём свете не найдётся и десятка сэв с таким голосом. Цинцинская певица Сэ сравнится с Дивой, но её пение отличается более тонкими нотами, как будто рвутся гитарные струны. От её голоса хочется спрятаться, ведь её песни – о войне.
– Восток никогда не был тихим местом, – кивнул девушка.
Засунув руку в карман пальто, она вновь нащупала обнаруженную после выступления певицы бумажку, но не решилась вытащить, пока Рене рядом. Она догадывалась, что там, и пока не была готова поделиться с братом.
Они проезжали центральные улицы города в свете фонарей,
