Монах - Мэтью Грегори Льюис
Барон при расставании с чувством потряс мою руку и заверил, что, как только племянница уедет, я могу считать его дом своим.
– Прощайте, дон Альфонсо! – сказала баронесса, тоже протянув мне руку. Я коснулся ее и хотел поцеловать, но она не дала. Муж ее в этот момент был в дальнем конце комнаты и не мог нас слышать.
– Берегите себя, – продолжила она. – Любовь моя переродилась в ненависть, и урон, нанесенный моей гордости, не останется без кары. Езжайте куда хотите, моя месть вас настигнет повсюду!
Она сопроводила эти слова таким взглядом, что я содрогнулся. Ничего не ответив, я поспешил покинуть замок.
* * *
Когда мой экипаж выезжал со двора, я поглядел на окна покоев вашей сестры, но они были пусты. Я откинулся на спинку сиденья в подавленном состоянии духа. Меня сопровождали только слуга-француз, которого я нанял в Страсбурге вместо бедняги Стефано, и маленький паж. Я успел уже оценить преданность, ум и добрый нрав Теодора, он стал дорог мне; но в следующую минуту я стал его должником и счел его своим ангелом-хранителем. Мы не удалились еще и на полмили от замка, когда мальчик подъехал к дверце кареты и заговорил:
– Мужайтесь, сеньор! Пока вы беседовали с бароном, я улучил момент, когда госпожа Кунегонда спустилась в гостиную, и побежал наверх, в комнату на этаж выше покоев доньи Агнес. Я запел немецкую песенку, хорошо ей известную, как можно громче, она узнала мой голос, и я услышал, как открылось ее окно. Тогда я спустил вниз веревочку, которую прихватил с собой, а как только услышал, что рама снова захлопнулась, вытащил веревочку, и к ней был привязан вот этот листок.
Он подал мне маленькую записку, я тут же развернул ее и прочел несколько строк, написанных карандашом:
«Спрячься на две недели в какой-нибудь деревне по соседству. Тетка поверит, что ты уехал далеко от Линденберга, и мне вернут свободу. Я буду в западном павильоне в полночь тридцатого числа. Не упусти случай, и мы сможем согласовать наши планы на будущее. Adieu. АГНЕС».
Радости моей не было предела, равно как и благодарности Теодору. Его ловкость и забота и в самом деле того заслуживали. Вы, конечно, понимаете, что я не посвятил мальчика в свои сердечные чувства к Агнес; но проницательный юнец сам обнаружил мой секрет, и у него хватило деликатности не выдать его. Он молча наблюдал за тем, что происходит, и не напрашивался в посредники, пока не потребовалось срочное вмешательство.
Это был уже не первый случай, когда отличные качества Теодора пригождались мне. Он выказал большие способности к обучению. Еще до отъезда из Страсбурга усвоил начатки испанского языка и усердно учился, пока не стал говорить, как на своем родном. Большую часть времени мальчик проводил за чтением. Он приобрел больше знаний, чем другие в его возрасте, и сочетал приятную внешность и стройность фигуры с острым умом и прекрасным сердцем. Теперь ему исполнилось пятнадцать, и он по-прежнему служит мне; когда вы увидите его, он вам наверняка понравится. Но извините меня за это отступление – я возвращаюсь к прерванной истории.
Я сделал все, как просила Агнес. Доехав до Мюнхена, я оставил там карету под присмотром Лукаса, моего слуги, и вернулся верхом на лошади в деревушку на расстоянии около четырех миль от замка Линденберг. Прибыв туда, я поселился на постоялом дворе, придумав для хозяина правдоподобную причину, чтобы его не удивляла длительность моего пребывания. К счастью, старик был доверчив и нелюбопытен: он поверил всему, что я сказал, и не требовал большего. Со мной был только Теодор: мы оба переменили одежду и держались замкнуто, поэтому никто не заподозрил нас в обмане.
Так миновали две недели. За эти дни я мог с радостью убедиться, что Агнес уже не держат взаперти. Однажды она проехала по деревне в компании с Кунегондой; она выглядела здоровой и довольной и беседовала со своей спутницей без видимого принуждения.
– Кто эти дамы? – спросил я у хозяина, когда карета проехала.
– Племянница барона Линденберга с гувернанткой, – ответил он, – она каждую пятницу ездит в обитель святой Екатерины, где ее воспитывали. Это примерно в миле отсюда.
Можете не сомневаться, что я с трепетом ожидал следующей пятницы. И снова я увидел мою прекрасную даму. Проезжая мимо гостиницы, она мельком взглянула на меня. Румянец, заливший ее щеки, доказал мне, что моя маскировка ее не обманула. Я низко поклонился. Она ответила легким кивком головы, как низшему, и отвернулась.
И вот настала давно жданная, давно желанная тихая ночь. Было полнолуние. Как только часы пробили одиннадцать, я отправился к условленному месту встречи, боясь опоздать. Теодор заранее притащил к стене сада стремянку, и я легко взобрался по ней. Паж последовал за мной и перетащил стремянку на другую сторону. Пробравшись в западный павильон, я ждал, напрягая слух. Повеет ли ветерок, упадет ли с дерева лист – мне чудились шаги Агнес, и я срывался ей навстречу. Так я промаялся целый час, и каждая минута казалась мне вечностью. Наконец колокол в замке отбил двенадцать… Как! Разве уже не позже? Протекла еще четверть часа, я услышал легкие, осторожные шаги… И вот я веду свою милую к дивану, и усаживаю ее, и опускаюсь на пол у ее ног. Я начал было многословно выражать свою радость, но она остановила меня:
– У нас мало времени, Альфонсо. Драгоценно каждое мгновение, потому что Кунегонда ходит за мной по пятам. Курьер доставил депешу от отца; он требует моего немедленного отъезда в Мадрид, и мне с трудом удалось добиться отсрочки на неделю. Суеверие моих родителей непоколебимо, тем более что тетка их поддерживает, и надежды на то, что они смягчатся, нет. Поэтому я решилась вверить себя твоей чести. Дай бог, чтобы мне никогда не пришлось раскаяться в этом решении! Бегство остается единственным средством, чтобы избежать ужасов жизни в обители; мою дерзость оправдывает приближение опасности. Слушай же, что я задумала.
Сегодня тридцатое апреля. Через пять дней ждут появления призрачной монахини. В
