Монах - Мэтью Грегори Льюис
Она умолкла в ожидании ответа… Вообрази, Лоренцо, в какое смятение повергла меня эта исповедь. Я сразу понял всю огромность препятствия, которое сам же и воздвиг. Ведь я обхаживал баронессу только ради Агнес! Страстность ее речи и взглядов, а также все, что я знал о мстительности ее нрава, заставили меня дрожать и за себя, и за мою милую. Несколько минут я молчал, не зная, как ответить; оставалось лишь немедленно разъяснить ей ошибку и на время скрыть имя моей возлюбленной. Я отпустил руку баронессы и поднялся с колен; смущение и досада, видимо, отразились на моем лице, и она это заметила.
– Что означает это молчание? – сказала она дрожащим голосом. – Где же та радость, которую я могла ожидать по вашим словам?
– Простите меня, сеньора, – ответил я, – за то, что поневоле покажусь вам грубым и неблагодарным. Поощрять ваше заблуждение, хотя оно и лестно для меня, означало бы стать преступником в глазах людей. Я вынужден вас разочаровать. Честь обязывает меня признаться, что вы приняли изъявление дружбы за объяснение в любви. Только дружбы вашей я искал, другому же, более теплому чувству помешали развиться уважение к вам и благодарность барону за его широкое гостеприимство. Возможно, этих резонов было бы недостаточно, будь мое сердце свободно. Устоять перед вашими чарами трудно, сеньора, но, к счастью, душа моя уже отдана другой. Опомнитесь, благородная госпожа! Вспомните о долге супруги, о моем долге гостя перед бароном и примите мое уважение и дружбу взамен тех чувств, которые никогда не станут взаимными.
Баронесса побледнела и не могла понять, слышит она эту отповедь во сне или наяву. Оправившись от изумления, она разъярилась, и кровь снова резко прилила к ее щекам.
– Негодяй! – завопила она. – Чудовище обмана! Так ответить на мою любовь? Значит, это… нет, нет! Этого не может, не должно быть! Альфонсо, будь свидетелем моего отчаяния! Сжалься над женщиной, которая так горячо любит тебя! Та, что владеет твоим сердцем, как она заслужила такое сокровище? Чем она пожертвовала ради тебя? Что ставит ее выше Родольфы?
– Бога ради, сеньора, сдержитесь; не позорьте себя и меня. Ваши крики могут услышать, и ваш секрет узнают домочадцы. Вижу я, что мое присутствие лишь раздражает вас, позвольте же мне удалиться!
Я направился было к выходу, но баронесса внезапно схватила меня за руку.
– И кто эта счастливая соперница? – сказала она угрожающим тоном. – Она наверняка в моей власти, раз ты просил у меня милости, поддержки! Ну, дай только найти ее, дай узнать, какая мерзавка осмелилась украсть у меня твое сердце, и она расплатится муками за свою дерзость. Кто она? Отвечай сию минуту. Не надейся скрыть ее от моего мщения! За тобой будут следить; каждый шаг, каждый взгляд будет замечен; ты сам укажешь мне на нее. И когда она будет обнаружена, трепещи, Альфонсо, за нее и за себя…
Тут ярость Родольфы так возросла, что у нее пресеклось дыхание. Она стала хватать ртом воздух, застонала – и упала в обморок. Я поднял даму и уложил на диван. Потом, выбежав за дверь, призвал ее женщин и, поручив баронессу их заботам, поспешил убраться подальше.
Потрясенный до глубины души, я решил укрыться в саду. Я-то думал, что донья Родольфа заметила мою склонность к своей племяннице и вот-вот одобрит ее… А что теперь? Я не знал, как быть дальше: суеверия родителей Агнес, подкрепленные оскорбленной в своих чаяниях теткой, превратились в непреодолимое препятствие нашим мечтам.
Проходя мимо гостиной нижнего этажа, окна которой выходили в сад, я увидел сквозь приоткрытую дверь Агнес, сидевшую у стола. Она рисовала, на столе лежали неоконченные наброски. Я вошел, так и не решив, посвящать ли ее в мою неудачу с баронессой.
– А, это всего лишь вы? – сказала она, подняв голову. – Вы не чужой человек, и я могу продолжить свое занятие без церемоний. Возьмите стул, садитесь рядом со мной.
Я повиновался и присел к столу. Глубоко погруженный в мысли о недавней сцене, я машинально стал перебирать рисунки. Один из них поразил меня необычностью сюжета.
На нем был изображен главный зал замка Линденберг. Дверь, ведущая на узкую лестницу, была полуоткрыта. На первом плане группа персонажей замерла в весьма гротескных позах. Их лица выражали крайний ужас. Один увлеченно молился, подняв глаза к небу, другой куда-то полз на четвереньках. Некоторые закрыли лица плащами или уткнулись головами в грудь сидящих; другие спрятались под стол с остатками пиршества; остальные, раскрыв рты и выпучив глаза, указывали на фигуру, видимо, и вызвавшую переполох. Это была женщина необычно высокого роста в монашеской рясе. Лицо ее было скрыто покрывалом, с запястья свисали четки; одежда была запятнана кровью, сочившейся из раны на груди. Держа в одной руке светильник, в другой – большой нож, она, казалось, двигалась к железной решетке у выхода из зала.
– Что это означает, Агнес? – спросил я. – Это вы сами придумали?
Она бросила взгляд на рисунок и ответила:
– О нет! Это придумали головы куда поумнее моей. Но неужели вы, прожив в Линденберге целых три месяца, не слыхали о кровоточащей монахине?
– От вас первой сейчас услышал. Прошу, просветите меня на сей счет!
– Это вряд ли у меня выйдет. Все, что мне известно, – это старое семейное предание, передававшееся от отца к сыну, и во владениях барона в него крепко верят. Да и сам барон считает его правдивым, а уж тетушка с ее склонностью ко всему чудесному скорее усомнится в подлинности Библии, чем кровавой монахини. Хотите послушать?
Конечно же, я захотел, и Агнес, не отрываясь от рисования, начала свой рассказ в тоне шутливой серьезности:
– Удивительно, что ни в одной старинной хронике нет упоминаний об этой примечательной особе. Я не могу описать вам события ее жизни, потому что до момента смерти никто не знал о ее существовании. Тогда она решила напомнить миру о себе и с этой целью дерзнула захватить замок Линденберг. Обладая хорошим вкусом, эта особа поселилась в лучшей комнате; удобно устроившись там, она принялась развлекаться, стуча по столам и двигая стулья посреди ночи. Возможно, она страдала бессонницей, но уточнить эту деталь я не смогла. Согласно преданию, эти представления начались около ста лет назад. Они сопровождались воплями, завываниями, стонами, проклятиями и многими другими не менее изысканными звуками. Но, отдавая предпочтение одной комнате, монахиня ею не ограничивалась. Время от времени она посещала старые галереи, слонялась по просторным залам; иногда, остановившись у дверей
