Монах - Мэтью Грегори Льюис
Долго так продолжаться не могло, и дона Гастона известили о несогласии дочери. И вот, представьте себе, Лоренцо, опасаясь, как бы вы не вздумали противиться его намерению и избавить сестру от жалкой участи, он надумал скрыть это дело и от вас, как и от герцога, до тех пор, пока жертва не будет принесена. День пострижения был назначен на то время, когда вы будете в отъезде, а до того никто не проронил ни слова о фатальном обете доньи Инезильи. Вашей сестре не позволили узнать маршрут ваших странствий. Все ваши письма прочитывались, прежде чем она их получала, и из них вычеркивалось все, что могло поддержать ее склонность к мирской жизни. Более того, ее заставляли писать ответы под диктовку либо тетки, либо гувернантки Кунегунды. Обо всем этом я узнал частью от Агнес, а частью – от самой баронессы.
Я немедленно решился спасти эту милую девушку от уготованной ей нежеланной участи, так не подходящей к ее характеру. Я постарался войти в доверие к Агнес, похвалившись близкой дружбой с вами. Она жадно слушала меня; казалось, она впитывала мои слова, когда я нахваливал вас, и благодарила взглядом за такое отношение к своему брату. Наконец постоянные и неослабевающие усилия мои завоевали ее сердце, хотя мне стоило труда добиться от нее признания в любви. Однако, когда я предложил ей покинуть замок Линденберг, она наотрез отказалась.
– Будьте великодушны, Альфонсо, – сказала она. – Сердце мое принадлежит вам, но не пользуйтесь этим для бесчестных дел. Пусть ваша власть надо мною не станет орудием, склоняющим меня к поступку, которого я впоследствии буду стыдиться. Я молода и одинока: брат, мой единственный друг, разлучен со мной, а другие родственники действуют как враги. Чем искушать меня, постарайтесь лучше понравиться им. Барон вас уважает. Тетушка, обычно выказывающая людям жесткость, гордыню и презрение, помнит, что вы спасли ее из рук убийц, и только к вам обращается с добротой и благоволением. Попробуйте же повлиять на моих опекунов. Если они дадут согласие на наш брак, я отдам вам свою руку. Мой брат, судя по вашим словам, не будет возражать. А когда станет ясно, что исполнить их давнее намерение невозможно, то и родители, надеюсь, простят мне неповиновение и исполнят нелепый обет моей матери как-нибудь иначе.
На самом деле я начал добиваться благосклонности родных Агнес с первого же момента, как увидел ее. Узнав, что она ко мне неравнодушна, я удвоил старания. Главным объектом моих атак стала баронесса: нетрудно было заметить, что слово ее – закон в замке. Муж подчинялся ей беспрекословно, считая ее высшим существом. Ей было около сорока; в молодости она была красавицей, но ее прелести не из тех, что способны выдержать состязание со временем. Впрочем, она еще не совсем увяла. Она была умна и проницательна, пока ее разум не затмевали предрассудки, что, к сожалению, случалось частенько. Чувства ее доходили до яростного накала; она не жалела никаких усилий для достижения желаемого и преследовала с неиссякающей ненавистью тех, кто противился ее желаниям. Надежнейший друг, неутомимейший враг – такова была баронесса Линденберг.
Я неустанно трудился, чтобы угодить даме, и, увы, преуспел в этом. Она благосклонно принимала знаки моего внимания и ни с кем другим не обращалась так хорошо. Одним из моих ежедневных занятий стало чтение вслух; на это уходило несколько часов, которые я предпочел бы проводить с Агнес, но, понимая, что угодить тетке значит приблизить наш союз, я прилежно исполнял эту утомительную обязанность. Библиотека доньи Родольфы состояла в основном из старинных испанских романов, которые она очень любила; и потому изо дня в день я брал в руки эти увесистые фолианты. Я читал об однообразных, отличающихся лишь названиями приключениях рыцарей, похожих друг на друга как близнецы, боясь уснуть от скуки и выронить книгу. Но баронесса, казалось, все с большим удовольствием слушала меня, и я продолжал усердствовать; наконец ее доброе расположение стало так заметно, что Агнес посоветовала мне при первой же возможности открыть тетке наше взаимное увлечение.
Однажды вечером я остался наедине с доньей Родольфой в ее гостиной. Поскольку во всех романах речь непременно шла о любви, Агнес не позволялось присутствовать при чтении. Я мысленно поздравил себя с окончанием истории о Тристане и Изольде[13], и тут баронесса воскликнула:
– Ах! Несчастные! Что вы скажете, сеньор? Как по-вашему, может ли мужчина испытывать столь бескорыстное и искреннее чувство?
– Я в этом не сомневаюсь, и порукой тому мое собственное сердце. Донья Родольфа, могу ли я надеяться, что вы одобрите мою любовь? Могу ли я назвать имя моей возлюбленной, не огорчив вас?
Она прервала меня:
– А что, если я избавлю вас от признания? Если я признаюсь, что объект ваших желаний мне известен? Предположим, что я знаю, как она принимает ваше чувство и не менее искренне, чем вы, сожалеет об обетах, которые нас разделяют?
– Ах, донья Родольфа! – воскликнул я, целуя ее руку. – Вы раскрыли мой секрет! Каково же будет ваше решение? Отчаиваться ли мне или я могу надеяться на вашу благосклонность?
Она не отняла руки, но отвернулась и другой рукой закрыла лицо.
– Как я могу отказать вам? Дон Альфонсо, я давно уже заметила, кого вы отличаете, но до сего момента не осознавала, как это действует на мое сердце. И я более не могу скрывать свою слабость ни от себя самой, ни от вас. Я уступаю жгучей страсти и признаюсь, что обожаю вас! Три долгих месяца я сдерживала свои желания; но от этого они становились все горячее, и теперь я отдаюсь на волю волн. Гордость, страх, и честь, и самоуважение, и долг перед бароном – все забыто. Я приношу их в жертву любви к
