Монах - Мэтью Грегори Льюис
Так оно и было. Никто, кроме Агнес, не мог сообразить, куда подевалась Кунегонда. Ее искали по всему поместью; обшарили все углы и ямы, проверили пруды, тщательно обыскали даже окрестные леса. Агнес хранила секрет, а я хранил Кунегонду. Поэтому баронесса, оставаясь в полном неведении о судьбе гувернантки, предположила, что старая женщина покончила жизнь самоубийством.
Пока тянулись эти пять дней, я приготовил все, что было необходимо для побега. Наутро после свидания с Агнес я отправил местного фермера в Мюнхен с письмом для Лукаса, содержавшим приказ доставить карету с четверной упряжкой к десяти утра пятого мая в деревню Розенвальд [12]. Он пунктуально исполнил задание, экипаж прибыл в назначенное время.
По мере того как дата побега приближалась, Кунегонда ярилась все сильнее. Я полагаю, что от злобы и ненависти она вполне могла бы умереть, но, к счастью, я вовремя обнаружил ее пристрастие к вишневому ликеру. Этим напитком я снабдил гувернантку в изобилии, и Теодор, бессменный страж, время от времени освобождал ее от кляпа. Ликер чудесным образом смягчал ее вредную натуру; а поскольку других развлечений в плену у нее не было, она регулярно раз в день напивалась, просто чтобы убить время.
Настало пятое мая, момент незабвенный! Полночь еще не наступила, когда я отправился к назначенному месту. Теодор следовал за мною верхом на лошади. Карету я спрятал в просторной пещере под горой, на вершине которой высился замок. Пещера была довольно глубока, крестьяне называли ее Линденбергской Скважиной. Ночь была тиха и прекрасна; лунный свет падал на древние башни замка, окрашивая их шпили серебром. Ничего не было слышно окрест, кроме вздохов ночного ветра в кронах деревьев, отдаленного лая деревенских собак да гуканья совы, приютившейся в нише заброшенной восточной башенки. Я услышал ее меланхоличный призыв и взглянул вверх: птица сидела на краю окна той самой комнаты, где проживало привидение. Это напомнило мне легенду о кровавой монахине, и я вздохнул, подумав о том, как влиятельны предрассудки и как слаб человеческий разум. Вдруг до меня долетел звук поющих голосов, далеко слышный среди ночной тишины.
– Что это может быть, Теодор?
– Сегодня некий незнакомец проследовал через деревню, – ответил он, – по пути в замок. Человек знатный, говорят, что это отец доньи Агнес. Видимо, барон устроил прием в честь его приезда.
Замковый колокол пробил полночь. Это был сигнал для отхода ко сну. Вскоре в окнах замка замелькали огоньки, движущиеся в разных направлениях. Я сделал вывод, что компания расходится. Я слышал, как скрежещут тяжелые двери, открывающиеся с трудом; когда они закрывались, стекла в расшатанных рамах дребезжали. Спальня Агнес была на другой стороне замка. Я беспокоился, удалось ли ей добыть ключ от проклятой комнаты. Ведь только оттуда можно было попасть на ту узкую лестницу, по которой, согласно легенде, призрак спускался в главный зал. В тревоге я не сводил глаз с окна, где надеялся увидеть приветливое мерцание светильника, принесенного Агнес. До меня донеслось громыхание массивных ворот. Конрад, почтенный старый привратник, со свечою в руке открыл створки и удалился. Огни в замке угасали один за другим, и наконец все здание погрузилось в темноту.
Сидя под скалистым гребнем на вершине холма, я поддался печальной прелести картины. Сверху вся громада замка была видна целиком, живописная и жуткая одновременно. Могучие стены, ярко озаренные луной; старые, частично разрушенные башни, возвышающиеся до облаков, как будто хмуро наблюдающие за равнинами у их подножия; высокие стены с зубцами, заросшие плющом, и ворота, распахнутые в честь призрачной обитательницы, – все это пронзило меня унынием и благоговейным ужасом.
Все же эти чувства не вполне отвлекли меня от мучительного ожидания. Время не шло, а ползло, и я рискнул спуститься и обойти вокруг замка. В окне Агнес еще мерцал слабый свет. Я обрадовался, и тут кто-то подошел к окну и тщательно задернул занавеску, чтобы скрыть лампу, горевшую на подоконнике. Убедившись таким образом, что Агнес не отказалась от нашего плана, я с легким сердцем вернулся на свой наблюдательный пункт.
Пробило полчаса! Три четверти! Сердце мое, полное надежды, отчаянно забилось. Наконец раздался желанный звук. Колокол пробил один раз, и здание отозвалось громким и торжественным эхом. Я спустился поближе к башне и стал смотреть на окно проклятой комнаты. Не прошло и пяти минут, как там зажегся долгожданный свет. Окна были не очень высоко над землей, и я убедил себя в том, что вижу, как женщина с лампой в руке медленно проходит по комнате. Свет вскоре исчез, и снова воцарилась угрюмая тьма.
Проблески света мелькали в окнах лестничной клетки по мере того, как прекрасный призрак двигался вниз. Вот свет появился в зале, в дверях, и наконец я увидел, как Агнес прошла в раскрытые ворота. Она выглядела точь-в-точь как привидение. На запястье у нее висели четки; голова была закутана в длинную белую вуаль; ряса запятнана кровью; она не забыла запастись лампой и кинжалом. Когда она приблизилась к месту, где я укрылся, ничто уже не могло удержать меня – я бросился к ней навстречу и обнял.
– Агнес! – сказал я, вне себя от счастья. – Агнес! Агнес! Ты моя!
Странно ли, что в такую минуту слова мои сложились в песню?
Агнес! Агнес! Весь я твой!
Навсегда, пока живой,
Ты – моя!
Твой буду я!
Вечно – телом и душой!
Усталая и напуганная, она не могла говорить. Уронив лампу и кинжал, она молча прильнула ко мне. Я подхватил ее и перенес в карету. Теодор остался, чтобы выпустить Кунегонду. Я также дал ему письмо для баронессы, в котором объяснил всю ситуацию и просил помочь мне в получении согласия дона Гастона на брак с его дочерью. Я открыл ей свое подлинное имя как доказательство того, что мой ранг позволяет мне рассчитывать на руку ее племянницы; я также заверил даму, что, несмотря на невозможность ответить на любовь, буду всегда стремиться завоевать ее уважение и дружбу.
Я забрался в карету, где уже сидела Агнес. Теодор захлопнул дверцу, и мы умчались. Поначалу я был доволен скоростью нашей езды; но, убедившись, что погоня нам не грозит, велел кучерам ехать потише. Они не смогли исполнить приказание: лошади перестали слушаться поводьев и продолжали нестись с удивительной быстротой. Кучера[15] удвоили усилия; но животные, брыкаясь и изворачиваясь, избегали их ударов. С громкими воплями кучера повалились наземь. В тот же момент черные тучи затмили небосвод, завыл ветер, сверкнула молния и оглушительно
